Пощечину по физиономии мы еще в состоянии снести, оплеуха нашим иллюзиям приводит нас в неистовство. Грундега мой арест довел до такого состояния, что он пригрозил власть имущим разоблачениями. Будучи членом парламентского комитета по вопросам обороны, он был посвящен в некоторые тайны органов разведки. Его внезапная смерть, несомненно, вызвала кое у кого вздох облегчения.

Так что же толкнуло меня на опасную публикацию, за которую по иронии судьбы пришлось расплачиваться Грундегу?.. Абстракция. Идея. Сомневаться значит мыслить. Что такое Германия без мыслящих людей, мы уже однажды видели...

Что касается меня самого, то мне ничего не надо. Ни легенды, ни памятника, ни мученического венца. Свое я свершил. Остается только воскликнуть: "Мгновение, прекрасно ты, продлись, постой!"

...Вот и все, что Мун мог вспомнить. Какие-то важные нюансы из разговора с Мэнкупом, возможно, потеряны. Но общее впечатление недоговоренности, скрытого под сарказмом глубоко личного подтекста, было настолько сильно, что Муну даже почудилось, что вот-вот удастся заполнить пробелы. Это была всего лишь игра воображения. Свои секреты Мэнкуп унес с собой.

Стряхнув с себя оцепенение, Мун с усилием встал. Он и сейчас старался ни о чем не думать. Ни кто и зачем запер его с Дейли в комнате, ни где в это время находились друзья Мэнкупа.

Когда он заглянул в холл, все четверо сидели в прежних позах. Скульптор и Магда, стараясь не глядеть друг на друга, нервно курили. Баллин, растянувшись в низком кресле, полулежал в состоянии полной прострации, с бессмысленно устремленными на потолок глазами. Ловиза сидела, свесив голову на подлокотник, не пытаясь убрать упавшие на лицо волосы; в ее неподвижности угадывалось крайнее напряжение.

Дейли перелистывал иллюстрированный журнал. Увидев Муна, он встал, но тот махнул рукой - сидите!

Холл переходил прямо в коридор. Не очень широкий, без окон, кроме одного в самом конце, он освещался матовыми люминесцентными светильниками. По правую сторону девять одинаковых, обитых красной кожей, закрытых дверей несли молчаливую вахту.

Строители дома позаботились и о звуконепроницаемых стенах. Хозяин квартиры усилил изоляцию. И теперь в этом длинном жилом отсеке стояла тишина, как в покинутом командой, наглухо задраенном отсеке затонувшей субмарины. Шелест толстой журнальной бумаги и потрескивание трубки да еще еле слышное тиканье висящих в холле часов были единственными, чудом уцелевшими звуками.

Мун не слышал даже собственных шагов. Дорожка из густого, пушистого синтетического материала, начинаясь у входных дверей, пересекала холл и уходила в глубь коридора. Одну за другой Мун открывал двери. Кухня, туалет, ванная, спальня бывшей жены Мэнкупа. За ней следовали еще четыре помещения одинаковых размеров.

В первой комнате доминировал цвет старого золота. Зеркальный пластик, отражаясь в некрашеном, покрытом прозрачной пленкой дереве, накладывал друг на друга все оттенки насыщенного сумраком золотого, отчего получалась как бы одноцветная языческая радуга. На столе лежала отпечатанная на машинке рукопись с отчеркнутыми репликами диалога на предпоследней странице. Мун догадался, что это рабочий экземпляр "Перчаток госпожи Бухенвальд". Обтянутая черным с золотыми прожилками диванная подушка была смята, окно закрыто и занавешено, в воздухе все еще держался запах терпковатых, не слишком дорогих духов, которые употребляла Ловиза.

Следующее помещение занимала Магда. Интенсивно зеленое, оно как нельзя более соответствовало ее характеру. Переступив порог, Мун остановился. В широкое распахнутое окно врывался шум ночного города. Не приглушенный, а необычайно резкий после неестественной тишины квартиры. Далекие шаги, плавное движение троллейбусов, музыка, доносившиеся из порта пароходные гудки - все это порывами ударялось о стены и катилось дальше по коридору. Звучало даже легкое дуновение ветра. Оно поднимало миниатюрный вихрь в заваленной недокуренными сигаретами малахитовой пепельнице, скользило красной рябью по висящему на стене жакету.

В соседней комнате обосновался скульптор. Тут преобладал цвет красного дерева. На зеркальной тумбочке возле полыхающего ярко-осенними тонами дивана лежала раскрытая коробка с трубочным табаком. Скульптурные работы все в том же полуабстрактном стиле занимали несколько полок. На широком подоконнике стоял обработанный кусок глины. Судя по затвердевшему, потрескавшемуся материалу, скульптор не притрагивался к нему уже несколько дней. Больше всего поражала в той комнате картина, но Мун не стал терять времени на ее разглядывание.

Занятое Баллином помещение было стерильно белым. Белые нейлоновые занавески, сквозь которые проглядывало темное небо, белые стены, белый пластик. Здесь царил образцовый порядок. Аккуратно сложенные столбиком книги да стопка чистых страниц на отражавшем заоконный мрак зеркально белом столе. Мун, бессознательно раскрыв лежащий сверху томик, увидел экслибрис: пароходик с мачтой-авторучкой, на вымпеле выведено имя "Д.Баллин". Несмотря на пренебрежительный отзыв о родне, Баллин, без сомнения, дорожил принадлежностью к имени судоходной династии.

Непосредственно к этому помещению примыкал кабинет Магнуса Мэнкупа. Мун шагнул мимо закрытой двери к окну коридора. Прильнув лицом к прохладному стеклу, он бездумно глядел на стоявшее напротив четырнадцатиэтажное здание, похожее на плоский макет. Точная копия дома, в котором жил Мэнкуп. Оно казалось тенью, обретшей объемность и вместе с ней самостоятельность.

Он круто повернулся, чтобы пройти в холл, но запертая дверь притягивала, как магнит. Нехотя он приблизился и замер в почти мистическом испуге. Изнутри доносились приглушенные толстой обивкой крики. Волна мерзкого животного страха пробежала по позвоночнику и ушла обратно, отшвырнутая приступом истерического смеха. Проклятый не выключенный телевизор!

И опять неслышимые шаги по толстой ковровой дорожке, опять мир безмолвия, связанный с реальным лишь тонкой ниточкой шуршащей бумаги и потрескивающей трубки, опять ожидание, в котором принимали участие одни только нервы. Пронзительный дверной звонок прозвучал как избавление.