Доктор зарегистрировал роды в мэрии Маунт-Кидрона, предусмотрительно дождавшись, пока он не помог появиться на свет еще семи младенцам в городе и в окрестностях. Делающий записи клерк был глух и наполовину слеп. За свой сорокапятилетний стаж он внес столько новорожденных в увесистый гроссбух, что перестал запоминать какие-либо подробности.

— Теперь мы защищены, — сообщил жене доктор Холл.

— От чего, Корнелиус?

Он пожал плечами.

— Кто знает?

Это произошло в том году, когда родился Эллери Квин и ровно за четверть века до того, как он согласился посетить необычную рождественскую вечеринку в Олдервуде, Штат Нью-Йорк.

«ТАЙНА ИСЧЕЗНУВШЕЙ ШЛЯПЫ»[3] ЭЛЛЕРИ КВИНА

О том, как молод был Эллери, можно судить по тому факту, что он всерьез воспринимал рецензии на его книгу. От хвалебных он раздувался, а от ругательных съеживался. Отзывы о «Тайне исчезнувшей шляпы» в целом были обнадеживающими, но ложка дегтя в «Субботнем литературном обозрении» ранила его достаточно глубоко. Признание всего лишь добросовестности уязвляло, фраза про «книжного червя» терзала душу, а обвинение в вычурности просто возмущало. В первенце молодого автора всегда столько простодушной невинности, что ругать его — преступление против самой природы.

Но все это было в прошлом. Книгу опубликовали в середине августа, а рецензии — в середине октября, так что к середине декабря Эллери успел о них забыть. В те дни он обладал свойственной молодости эластичной уверенностью в своих силах, которая могла растягиваться и напрягаться, но никогда не лопалась, поэтому он принял приглашение Артура Б. Крейга погостить от Рождества до начала Нового года — посланное задолго до Дня благодарения[4] — без всякого удивления, как если бы он уже был признанным автором. Эллери бы сильно расстроился, поняв, что его пригласили скорее как «персонаж», чем как свежую литературную знаменитость, но, к счастью, он об этом никогда не узнал.

С Артуром Б. Крейгом его связывал только Джон Себастьян — подопечный Крейга и знакомый Эллери. Молодой Себастьян проживал в квартире в Гринвич-Виллидж, и Эллери познакомился с ним на тамошних званых вечерах — литературных и художественных. Присущая обоим дерзость помогла им сблизиться. Себастьян был поэтом-любителем, обладавшим колоссальным обаянием и, как подозревал Эллери, некоторым талантом. Не вполне относясь к «потерянному поколению» Ф. Скотта Фицджеральда, он принадлежал к байроническому типу с пронизывающим взглядом и длинными волосами, тогда модному среди нью-йоркской богемы. Себастьян всегда говорил о своем богатом опекуне с циничной привязанностью и насмешливой покровительственностью, которые молодежь приберегает для снисходительных к ним лиц пожилого возраста.

Артур Бенджамин Крейг был типографом по профессии и подлинным художником в оформлении и производстве прекрасных книг, возвысившим свое ремесло до статуса искусства. Помимо связи Крейга с молодым Себастьяном и того, что его типография печатает престижные книги, выпускаемые издателем Эллери Дэном З. Фрименом, Эллери ничего о нем не знал.

Эллери принял приглашение Крейга, подчиняясь импульсу, но перед Рождеством ему пришло в голову, что он оставляет отца в одиночестве на праздники. Эллери предложил отправить Крейгу свои извинения и сожаления, но инспектор Квин не пожелал и слышать о сыновнем жертвоприношении.

— В деле об убийстве Арнольда Ротстайна появился новый след, так что до Нового года я буду занят, — заверил он Эллери. — Поезжай в Олдервуд и развлекайся, сынок. Только поосторожнее с самогоном.

— Судя по словам Джона, — усмехнулся Эллери, — там с большей вероятностью можно рассчитывать на шампанское высшего качества и отборный скотч.

Вид у инспектора был скептический.

— Газеты предсказывают снежное Рождество, — с беспокойством сказал он. — Когда ты выезжаешь?

— Во вторник после полудня.

— В понедельник обещают снегопад, а во вторник — метель. Может, тебе лучше поехать поездом?

— Старина «дюзи» никогда еще меня не подводил. — «Дюзенберг» Эллери был не модным патрицианским таун-кабриолетом, а открытой моделью 1924 года, изрядно потрепанной ста тридцатью тысячами миль пробега, но Эллери был привязан к нему, как к старой, но все еще годной к службе верховой лошади. — Кроме того, папа, я купил набор новых цепей «Уид Америкен». Так что с нами все будет в порядке.

В соответствии с прогнозом метель началась рано утром во вторник, 24 декабря. К полудню, когда Эллери отправился в путь, улицы покрывала белая пелена.

В гараже на Западной Восемьдесят седьмой улице ему установили верх и боковые занавески, так что он был защищен от снега, но даже старая енотовая шуба и меховые наушники не спасали от сильного северо-восточного ветра, который дул сквозь занавески, как будто они были сделаны из марли. К тому времени, когда Эллери добрался до парковой дороги на границе округа Уэстчестер, он чувствовал себя как сибирский мамонт, замурованный в ледяной глыбе. Ему пришлось остановиться у закусочной в Маунт-Кидроне, где он тайком добавил в чашку кофе бренди из своей серебряной фляжки. В Мамаронеке и Уайт-Плейнсе Эллери останавливался снова, чтобы погреться, а когда он пересек Уайт-Плейнс и поехал на северо-запад по дороге в Олдервуд, фляжка опустела. В Олдервуд он прибыл в приятном нейтральном состоянии полульда-полупламени.

Расположенный в сорока милях от Нью-Йорка, Олдервуд представлял собой зеленый город, состоящий из скромного вида жилых построек с населением в шесть тысяч человек и маленького делового района с заснеженными лампочками рождественской иллюминации на главной улице и поблескивающими от мороза витринами магазинов, в которых виднелись Санта-Клаусы. Дом Крейга, как выяснил Эллери, находился на северной окраине, и он обнаружил его после долгих поисков, включающих всего две поездки по проселочным дорогам, которые вели в никуда.

Дом оказался неуклюжим сооружением, расползающимся в разные стороны, с двумя этажами и мансардой настолько широкой, что она выглядела насаженной на гигантский пик. Эллери узнал в нем героический образец треугольной американской деревянной архитектуры 80-х годов прошлого века. Выходящие на дорогу два огромных эркера, один над другим, на темной боковой стене придавали зданию современный вид. Вход находился под прямым углом от дороги, предваряясь большим открытым крыльцом с грубыми каменными колоннами. Весь монстр буквально зарос кустарником, словно Старый мореход[5] с голуэйской[6] бородой, поднятый на гребень волны заснеженных лужаек.

Возможно, в этом было повинно приятное тепло, вызванное бренди, но Эллери, ведя «дюзенберг» по подъездной аллее, испытывал странное чувство, будто он едет в карете к особняку в елизаветинской Англии. Эллери бы не удивился, если бы его приветствовали лакеи в герцогских ливреях и париках и хозяин в отделанных кружевами камзоле и панталонах. Он уже представлял себе огромные поленья в очаге, каменные полы с тростниковыми циновками, огромных собак, рвущих на части оленину, и, конечно, разнообразные пунши в оловянных кружках.