Итак, Геракл повсюду проповедовал и разъяснял учение Зевса. Куда бы он ни забредал, везде оставлял свои столбцы со знаками повой письменности. Конечное поражение варварства и победа новых идей — вопрос культуры, рассуждал он. Значит, необходима единая культура, единая письменность, чтобы народы сошлись воедино, чтобы установилось всенародное братство, чтобы — мир, мир, мир под эгидой объединяющих Зевсовых идей. Таков был Геракл, таковы его принципы. Случайно ли повсюду в тогдашнем мире, от Египта и Испании до Малой Азии, мы видим жертвенники и святилища в его честь? Случайно ли, что всюду, где он бывал, даже неверные язычники с любовью приносят в его память жертвы на протяжении чуть ли не полутора тысяч лет?! Геракл не был нетерпимым сектантом, он представлял гуманный зевсизм. (А как характерно и красноречиво самое имя, которое он принял в Дельфах или в Додоне! Ведь «Геракл» означает «Слава Геры». То есть: «Я сражаюсь за равенство мужчин, а не против женщин и не желаю ни малейшего ущерба никакому божеству, хотя бы и женского рода; я веду бой против варварства, против кровавой тирании, против несправедливости, как повелел мой небесный отец».) Люди представляют Геракла этаким забиякой-воякой. Какое заблуждение! Геракл — крупнейший представитель педагогического оптимизма в европейской истории: обучение, воспитание было главным оружием, с помощью которого он хотел добиться победы своих идей.

Этим оружием победил он и теперь — в войне с амазонками.

Ход этой войны мы можем воспроизвести достаточно точно. Геракл начал — без войска, во главе небольшой делегации — с переговоров. Постарался распропагандировать Ипполиту. И делал это с такой горячей убежденностью, так умно, что Ипполита заколебалась. Она уже почти готова была склониться перед Зевсом и отдать в ознаменование этого свой золотой пояс, символ царского достоинства. То есть готова была сменить веру, перейти на оседлый образ жизни, мирно заниматься хозяйством и торговлей. (А если когда-нибудь в дальнейшем доведется и воевать — от чего, конечно, храни, Зевес, — то уж воевать по правилам .) Несущественно, готова она была так поступить по убеждению или из соображений политических, как король Геза[9]. Но тут вмешалась Гера и, как гласит миф, «приняв облик амазонки, подняла среди женщин бунт». Иначе говоря, некая одержимая Герой амазонка стала подстрекать своих товарок: «Горе, горе! Этот чужеземец околдовал царицу. Стыд и позор нам, амазонкам, стыд и позор нашему знамени, украшенному священным муравьем и священной пчелой!» Неправда, будто бы царица Ипполита влюбилась в Геракла, это выдумка «Геры-амазонки». Ипполита почитала и уважала Геракла, но, в конце концов, разборчивая, хотя и на свой лад, амазонка должна была влюбиться все-таки не в пятидесятидвухлетнего вождя; конечно же, ей сразу приглянулся молодой и статный Тесей. Губа не дура!

Итак, впервые карательная экспедиция против амазонок обнаружила не пустынную бескрайнюю степь. Гераклу не пришлось до полного изнеможения гоняться за ускользающим противником. Противник явился сам. Явился, пылая яростью, сомкнутыми рядами, и первым бросился в атаку.

Войско Геракла расположилось так: в первых рядах — копьеносцы, за ними — воины, вооруженные палицами, позади малоазийских отрядов пращников — воины с дубинками. Приказ гласил: сразу устремиться к всадницам, вмешаться в их ряды и продолжать пробиваться вперед; метательное оружие употреблять только против лошадей, — упавших с раненых лошадей амазонок добьют на земле те, кто вооружен палицами и дубинками.

Вот то, что мы знаем. Остальное пусть домысливают военные историки!

С таким методом ведения войны амазонки до сих пор не встречались. Можно догадаться, что битва — или несколько сражений подряд — была кровавой. Стрелы амазонок тоже не знали отдыха. Впрочем, не так-то легко было пользоваться стрелами против затесавшихся в их ряды, подсекающих лошадей греков. В конце концов одна часть женского войска осталась лежать на поле, другая, и с нею Ипполита, сдалась в плен, третья спаслась бегством.

В виде трофея Ипполита отдала Гераклу свой золотой пояс. Себя же отдала Тесею. (Те, кому хочется верить в идиллию Геракла — Ипполиты, полагают, что Тесей получил в наложницы Антиопею. Не думаю. Уведенные в Грецию амазонки стремились, хотя бы в некоторых частностях, придерживаться прежней своей веры. Имеются тому и письменные свидетельства! Например, Ипполита — хотя никогда не жила с другим мужчиной — так и не пожелала стать законной женой Тесея. И сына своего, в согласии с верой, что род ведется по женской линии, нарекла Ипполитом. То есть так, как именуется во всех источниках сын Тесея!)

После этих событий мы еще кое-что слышим об амазонках, но совсем немного. Однажды они переправились через Дунай, пересекли земли фракийцев и напали на Афины, Месть за царицу Ипполиту? Экспедиция терпит неудачу, да и вообще напоминает скорей попытку «поддержать престиж», и только. А престиж между тем потерян окончательно. Классическая эллинская эпоха уже лишь понаслышке знает народ, где оружием владели женщины; таким образом, матриархат как «государственное устройство» просуществовал до XIII века до нашей эры. Поражение и исчезновение амазонок красноречиво и поучительно: с помощью террористических методов на какое-то время, до какого-то часа можно и продержаться) создать впечатление — ложное впечатление! — силы, но остановить историю невозможно.

О языке их, об их роде-племени нам известно немного. Судя по методу ведения войны они, скорее всего, предки скифов или парфян. Мы можем говорить это смело, ибо опровержений нет. Особенно красивыми они, вероятно, не были, вообще, насколько могу судить по своему опыту, женщина в мундире, с оружием в руках — бог ее знает, право…

Но и безобразными их, пожалуй, не назовешь, во всяком случае, обобщать не стоит. Тесей был разборчивый молодой человек. Однако Ипполиту любил довольно долго. Если, конечно, мерить его, Тесеевой, меркой.

Геракл, верный своему обычаю, разрешил пленным воительницам похоронить подобающим образом своих мертвецов. (Без человеческих жертвоприношений, разумеется.) Покончили с похоронами и греки, принесли жертвы душам своих героев. Потом разделили добычу — лошадей, оружие, женщин, — и примкнувшие к войску иноплеменные воины во главе с царями разбрелись вдоль берега моря по домам. Кое с кем — например, с ликийским царем Гипполохом или с Приамом — Геракл прощался лишь временно, собираясь на обратном пути посетить их города. А греки, еще раз принеся жертвы Зевсу Победоносному, двинулись через труднопроходимый, дикий Кавказ.

В то летнее утро, когда был освобожден Прометей, авангард Гераклова войска и основные его силы, вероятно, давно уже шли и шли через седловину Арарата, когда на место действия прибыл наконец сам Геракл. Было утро, ведь мы знаем: Геракл подстрелил орла в воздухе еще до того, как хищная птица совершила свою ежедневную трапезу.

Прометей, вероятно, видел греков из своей высокогорной тюрьмы. Воины двигались неторопким шагом, как ходят обычно по горным тропам, шагали совсем не по-военному: дело ведь было после победы и дорога все-таки вела домой. Растянувшись длинной вереницей, шли вьючные лошади, ведомые под уздцы, за ними — пешие воины, далее — телеги, колесницы и опять пешие. Прометей, разумеется, видел их, да и не впервые открывалась ему внизу, на перевале, подобная картина; за миллион лет его глаза уже так привыкли к этому зрелищу, что он не обратил на него особенного внимания.

Прометей следил за орлом. С такой примерно мыслью: «Ну, а сегодня что он придумает?» Мы можем сказать это наверное, если вспомним, что орел клевал печень не пропитания ради, а затем, чтобы длилось наказание Прометея. Если на протяжении миллиона лет — ну пусть даже меньше, пусть только тысячи лет, — орел каждый день выклевывает кому-то печень, а она каждый день отрастает снова, то, как бы ни было больно, это в конце концов обращается в рутину, привычку, становится буднями. Чтобы наказание оставалось наказанием, орлу приходилось его как-то варьировать. Не из садизма, просто по долгу службы. Я тоже не хочу прослыть садистом (и на этот раз опять совершенно безвинно), к тому же моя фантазия истощилась бы уже на сотый день, а ведь этих дней минуло — только представим себе! — около трехсот шестидесяти миллионов. Так что оставим это занятие орлу! Уж что-нибудь он, верно, придумывал. И тем вносил, вероятно, хоть какое-то разнообразие в жизнь Прометея на протяжении долгого миллиона лет. А поскольку «разнообразие услаждает», орлу приходилось иногда терзать Прометея как раз однообразием. Одним словом, можно было предположить различные комбинации, и об этом-то раздумывал Прометей, без особого любопытства приняв к сведению шум проходившего внизу войска, злые и веселые человеческие голоса. Он лишь тогда присмотрелся внимательнее, когда там, внизу, одна разукрашенная боевая колесница вдруг остановилась и на ней приподнялся довольно седой уже, но, впрочем, весьма крепко скроенный мужчина. Этот мужчина — то ли заметив сам, то ли по чьей-то подсказке — следил глазами за парящим в вышине орлом. Орел, как известно, был не простой, а Зевсов, предназначенный для особых поручений, и это, конечно, можно было заметить по его внешнему виду, размерам, особой мощи полета. Однако, хотя и Зевсов, он был все-таки орел — неразумная тварь, существо с ограниченными умственными способностями. Он заметил, что за ним наблюдают, но не придал этому никакого значения; случалось такое и прежде, кто знает, может, он даже радовался, что вызывает к себе интерес. По-моему, радовался. Посыльные, секретарши, конюхи исключительных людей, равно как жены их и все прочие, обычно гордятся этой исключительностью больше, чем сами исключительные люди. Отчего же именно орлам исключительных людей не подходить под общее правило? Бывают ведь случаи, когда они могут выступать от лица своих хозяев — вот тут-то, в их отраженном свете, они и сияют куда больше, чем сами хозяева. Итак, орел видел, что простые смертные смотрят на него с земли, и думал о них, а может быть, и делал то, что зачастую думают о простых смертных и делают над простыми смертными такого рода важничающие и купающиеся в отраженном свете персоны. Геракл, однако же, и внимания не обратил, посылает ли птица ему свою визитную карточку и в каком именно виде; его гораздо больше интересовало, что за добычу наметил себе орел, в честь чего кружится там, готовясь ринуться вниз, такая на редкость большая птица? Могло, конечно, ему прийти в голову попросту сбить орла. Но это была разве что мимолетная мысль. Человек, который после стольких трудов спокойно передает царицу амазонок мальчишке Тесею, у которого за спиной каких только подвигов нет, — такой человек уже перевалил через тот возраст и преодолел то душевное состояние, когда на каждом шагу и по любому поводу демонстрируют свою ловкость, верный глаз и твердую руку. Зато добыча орла его весьма интересовала, что верно, то верно.