– Пошел вон! Пошел!

А я знай, на Лорда кидаюсь. Рычу, пасть раззявил. Перепугался он, как последний трус перепугался, раз и в кусты.

Тут мамка подлетела. Схватила меня за ошейник, раз и на поводок. Развели нас в разные стороны, так и не удалось подраться. Ладно, думаю, это только к лучшему. Если еще раз встретимся, точно, просто так не разойдемся. Пора себя тут поставить, а то все думают, что я через чур добрый.

А моя Мэри, как увидела, что я ее ухажера напугал, сразу ко мне. Подбегает и говорит:

– А я то думала, он сильнее – Зря думала, – отвечаю я. Я таких, как он, в Москве десятками ел.

– Надо же, какой ты сильный.

Смотрит на меня, а в глазах восхищение и любовь – Мне так, во всяком случае, показалось.

Только настроение у меня почему-то пропало. Опять, думаю, не моего поля ягода, запросто к другому уйдет, если у него пасть пошире и голос побасистее. Попрощался я с ней и домой пошел. С мамкой лучше, драться не нужно, рычать тоже. Лег себе рядом и лежишь, человеком себя чувствуешь. Тем более тут у нас такое случилось…

Сидим мы как-то раз во дворе, шашлычки кушаем. Настроение замечательное, на небе не облачка, ветерок ласковый, обдувает слегка. Все хорошо, одно плохо, кошка соседская к нам повадилась, нахальная до ужаса, постоянно косточки выпрашивает. Мне их, конечно, не жалко, вредные они очень. Я как-никак пес породистый и кормить меня нужно правильно.

Положено мне мясо, вынь, да положь кусок. А косточки – Ну их, пусть ест, на них даже Данька не позарится. Но когда в метре от меня сидит чужая кошка и при этом еще орет, вроде как: – Дай! Дай! – Кому такое понравится? Вот я и нервничаю. Не уважает она меня, совсем не уважает. Знает, что не достану, и наглеет все сильнее и сильнее. Вам такое понравится? Если на вас с колокольни плевать будут? Вот-вот, мне тоже не нравится. Нахалов на место нужно ставить, сразу и без разговоров.

Вот теперь сижу и думаю, что бы такое придумать, чтобы ее отвадить? Ничего в голову не лезет. Все ерунда какая-то.

Вдруг из-за калитки: – Кар, – кар – Вскочил я, и к забору. За мной все остальные. Смотрю, птенчик маленький по огороду скачет, а рядом еще один, только побольше. Я как заору:

– Откройте калитку! Откройте! Чувствую, помочь малышам нужно, пропадут они без меня, а тут еще кошка эта крутится. Запросто обидеть может.

А мои: – Фу, Ричард! Фу! – Нельзя тебе туда.

Прилипли к забору, стоим, смотрим.

А у этих бедолаг ничего не получается. Только крыльями машут, аж умаялись бедные.

Наконец, тот, который побольше, с пятого раза на забор залетел. Правда, оттуда чуть не свалился, но справился, и до гаража худо-бедно долетел. Сел на крышу, нахохлился, клювом по сторонам водит, птицу из себя изображает. А сам – от горшка два вершка, а гонору – Этот-то ладно, а вот братишка его совсем плох. Он и ходить-то с трудом может. То на одну сторону припадет, то на другую. Бродит, шатается, где уж ему взлететь. А вороны вокруг мечутся, не знают, что придумать.

И чтобы вы думали – Открыла мамка калитку, и к вороненку. Взяла его на руки и принялась ему что-то рассказывать. Чуть ли не целует. Ох – женщины – А птицы, как загалдят. Смотрю, вот-вот набросятся. Бог мой! Как бы беды не случилось.

Разлаялся я, как дворовая шавка. Требую, чтобы открыли. Тогда я хоть как-то смогу ее защитить, а так заклюют.

Конечно, не открыли, конечно, не пустили, но, слава богу, все и так обошлось. Ворон птица умная. Поняли они, что мамка их детенышу зла не желает. Полетали вокруг, поругали ее, уселись на деревья и принялись ждать, что дальше будет. Тут, правда, Данила вышел.

Посмотрел, послушал, развернулся и в дом. Он кот умный, понял, что без него справятся.

Он, как на дачу приехал, переменился совсем. Придет, поест и поминай, как звали. Целыми днями где-то шляется. По сравнению с деревенскими котами он тигр. Куда им до него. Он только ощерится, они в разные стороны шугаются.

Первый раз, когда он пропал, мы чуть с ума не сошли. Думали, случилось что-то. Мамка целый час бегала по деревне, искала. Все впустую. Звала, звала, не отозвался. Я полночи не спал, все слушал, вдруг появится. Кто его тогда в дом впустит? Так и не пришел. Только зря не спал.

Утром наконец явился. Морда довольная, ходит, хвостом крутит, урчит. Поел и на боковую. С тех пор, что ни день, исчезает, но всегда возвращается. Крутым стал не в меру. Даже на меня по-хозяйски посматривает. Но мне с ним ругаться ни с руки, что нам делить-то. Как-никак мы с ним одного поля ягода. Если кто его обидит, берегись. Своих в обиду не дам. А со мной – нравится, пусть гоношится. Все равно в доме я самый главный. Как скажу, так и будет.

Ну да ладно, – что-то я не про то. Дальше-то вот, что было.

Подбросила мамка вороненка и говорит: – Лети – Ага, так он ее и послушал. Крылышками один раз махнул и носом в землю. Вытащил клюв из земли, встряхнулся и сидит, нахохлившись, как будто, так и надо. Посмотрела мамка на него, посмотрела, опять взяла на руки, посадила на забор. Думает глупая, вдруг с силами соберется и в один прекрасный момент взлетит.

Где уж там. Я ей доступным языком объясняю, ты на его хвост посмотри, у него-то и хвоста еще нет. Ему неделю на этом заборе сидеть нужно, ждать, пока отрастет.

Женщина, – ей, что говори, что не говори, все равно по-своему сделает. Встали всей семьей у калитки, стоят, смотрят, что дальше будет. А что будет-то? – Сидит эта несчастная птичка на заборе, из стороны в сторону качается, как сосед наш, дядя Степа, когда после получки, когда домой возвращается. Силенок у бедного совсем уже нет.

Вот-вот рухнет. Поняла это мамка, подошла к мелюзге, взяла его на руки, на землю посадить собирается. А он вдруг, как клюв раззявит, и жалобно так говорит: – Кушать – У меня глаза на лоб полезли, чем его кормить-то? Шашлыки он, скорее всего, не будет, от косточки тоже откажется. А что еще у нас есть-то? Червяков живых или бабочек мы в холодильнике не держим. Нечем нам его кормить.

Мамка Танюшке тут и говорит:

– Сардельку тащи – Та в момент принесла. Взяла мамка эту птичку, откусила сардельку и ну жевать.

Стою, смотрю, во, думаю, дает, сейчас всю сардельку сама съест. И куда в нее после шашлыков столько лезет? – А она пожевала, пожевала, выплюнула кусочек, маленький совсем, и птичке, значит, дает. А этот бедный, голодный, клювик раззявил, ждет, когда туда что-нибудь упадет. С первого раза у них ничего не получилось, а со второго попал ему в рот кусочек. Щелкнул он клювиком и проглотил. Она ему еще кусочек пихает, – еще – Стою, смотрю, чувствую, нужно вмешаться. У нее уже слюни кончились, сухой корм дает, а он маленький, ему такого нельзя, подавиться может. Я и говорю:

– Давай пожую, что ты все одна и одна.

Мамка на меня посмотрела и оторвала кусок, правда маленький совсем, с ноготок. Вот думаю, жадина, жаль бедной птичке побольше дать. И принялся я жевать – Жевал, жевал, чувствую, хватит. Только выплюнуть хотел, случайно – раз и проглотил. Стыдно стало. Покраснел весь, хорошо под шерстью не видно. Думаю, ну не получилось – Что тут сделаешь? У мамки тоже с первого раза не получалось. Что же мне теперь вешаться? – Я и говорю:

– Давай попробую еще раз – Мамка на меня посмотрела, оторвала кусочек побольше, и говорит:

– Ешь, Ричард. Ему пока хватит.

Глянул я на мелкого. Тот глаза закатил, головку свесил, спать приготовился. Правда, перед этим покакал.

Я испереживался весь, не перекормили ли мы бедненького. Но вроде ничего, посидел, посидел, встрепенулся. Мамка его на землю посадила, а, тот даже спасибо не сказал, раз в пион и юркнул. Спрятался, значит.

Куст у нас там красивый. Не цветет еще, правда, но мы стараемся, поливаем. К осени точно зацветет, если вырасти успеет.

Ну, в общем, сидит он там, в пионе тихо-тихо. Как будто его там нет.

Смотрю, дядя Толя идет, сосед наш. Видит, вся семья в сборе и чем-то взволнована. Он к нам: