— Ну да, разумеется. Береженого Бог бережет. Дверной глазок снова закрылся, загремела цепочка, и дверь приоткрылась. С минуту она разглядывала меня, крепко держась за дверную ручку, желая, очевидно, убедиться в том, не попытаюсь ли я сразу наброситься на нее, и лишь затем отступила назад:

— Что ж, заходите.

И я вошел. Как это и принято в Гринвич-Виллидж, стены в длинной и узкой гостиной были окрашены в серый цвет, что делало комнату больше похожей на театральную декорацию, чем на обитаемое жилище. Все здесь было стандартно и донельзя банально. Нелепая замысловатая коряга украшала черный кофейный столик, отдаленно напоминавший японский. В центре одной из длинных стен висела современная картина, похожая на разбитый витраж. Низенький книжный шкаф, сооруженный из двенадцати полок, поставленных на необожженные кирпичи.

Дешевый проигрыватель на приобретенном, очевидно, по случаю столе, а рядом с ним стопка из пяти-шести долгоиграющих пластинок. Три пустые бутылки из-под кьянти, с выдумкой развешанные в простенке между двумя окнами, задрапированными красными джутовыми шторами. Еще пара бутылок из-под мозельского вина с причудливо застывшими фестончиками свечного воска расставлены по столам, а крюк в самом центре потолка обозначал место, где некогда висел так называемый “мобайл” — придуманная абстракционистами подвижная конструкция из легких металлических деталей. Одно время это считалось криком моды.

Бетти Бенсон совершенно не вписывалась в эту обстановку. Ее имя шло ей гораздо больше. И если бы только не отсутствие блеска в глазах, ее можно было бы запросто признать за девушку с иллюстраций Джона Уиткома для субботнего выпуска “Ивнинг пост”. Она была одной из тех миловидных, искренних, но не отличающихся большим умом девиц, кого обычно принято называть “типичной американкой”, — русые волосы с начесом, приятное, но ничего не выражающее личико и просто хорошая, хотя и не слишком эффектная фигура. На ней был легкий спортивный свитер серого цвета и розовое трико для езды на велосипеде, и лет через пять она, скорее всего, окажется в каком-нибудь небольшом городишке, променяв скульптуру из коряги и бутылки из-под кьянти на стиральную машину и мужа.

У меня было очень мало опыта общения с подобными среднестатистическими экземплярами, так как обычно сталкиваться с ними по своей работе мне не приходится. Давным-давно, во время учебы в колледже, у меня было несколько таких знакомых, но общение с ними казалось мне нудно-утомительным, как, впрочем, и сейчас. Я понятия не имел, как держать себя с такой девицей, чтобы у нее появилось настроение отвечать на мои вопросы.

Прикрыв дверь, хозяйка решительно повернулась ко мне.

— Если вы себе только что-нибудь позволите, — объявила она, — я закричу. Дверь я оставляю незапертой. А мой сосед работает по ночам, и сейчас он дома.

— Вот незадача-то, — огорчился я. — Тогда, полагаю, изнасиловать и убить вас мне не удастся.

Я совсем выпустил из виду, что чувство юмора у таких особ обычно отсутствует начисто. Она замерла на мгновение, пытаясь, очевидно, сообразить, как реагировать на мои слова, но так ничего и не придумала. Хорошо, хоть визжать не стала.

— Садитесь, где вам удобнее, — предложила она неохотно.

— Благодарю.

Я прошел мимо черного плетеного кресла и сел на диван-кровать.

— Вы хотели поговорить о Мейвис, — напомнила она.

— Да-да. И еще я не отказался бы от кофе, если, конечно, это не очень затруднительно. Мне действительно ужасно хочется спать.

— Ладно. Вы какой кофе пьете?

— Черный, — ответил я. — С одним кусочком сахара.

— У меня только растворимый, — с сомнением сказала она.

— Вот и замечательно, — успокоил я ее. — Обожаю растворимый кофе.

На самом же деле я терпеть не могу это пойло.

— И я тоже, — сказала она. И улыбнулась. Мы нашли общий язык. Я сидел на полосатом, словно зебра, диване и ждал, пока она звенела посудой в своей крохотной кухоньке. Вскоре раздался свист кипящего чайника, снова звякнули ложки, и она медленно вышла, осторожно ступая, неся перед собой на вытянутых руках две полные чашки горячего кофе.

— Позвольте вам помочь, — предложил я, вставая с дивана.

Я забрал у нее одну из чашек, и мы оба сели: я — обратно на диван, а она — в плетеное кресло у стены напротив.

— Так вы друг Эрнста Тессельмана? — переспросила она. Было отрадно сознавать, что мне удалось убедить ее в этом.

— Совершенно верно.

— И он послал вас найти того, кто убил Мейвис?

— Именно так.

— Это очень странно.

— Почему же? Ведь они до некоторой степени жили вместе, не так ли? Полагаю, она была дорога ему.

Девушка покачала головой, продолжая помешивать в своей чашке.

— Это на него не похоже, — возразила она и неожиданно для меня добавила:

— Он мерзкий и вонючий старый козел.

— Господи, почему вы так говорите?

— Потому что это действительно так. Однажды он пришел сюда — это было еще до того, как они стали жить вместе с Мейвис, — а Мейвис дома не было, она ушла в магазин или еще куда-то. И он попытался меня соблазнить. Ведь они с Мейвис встречались, и он знал, что я ее лучшая подруга, и все равно начал распускать лапы. Он же мне в дедушки годится!..

— Мейвис он тоже, между прочим, в дедушки годился, — заметил я.

— Мейвис надеялась, что он поможет ей с карьерой.

— Вы так считаете?

— Он мог бы, — сказала она. — Но держу пари, вряд ли и пальцем шевельнул бы. Мейвис так и не усвоила главного. Она постоянно крутила любовь и спала с мужчинами, которые обещали ей златые горы. А на поверку все они, как один, оказывались обманщиками и трепачами. Жизнь ее так ничему и не научила. Она каждый раз верила, что уж с этим-то мужиком ей повезет.

— Так, значит, Эрнст Тессельман был не единственным. — Я достал блокнот и карандаш и приготовился записывать. — Вы знаете кого-нибудь из ее прежних поклонников?

— Разумеется, — подтвердила она. — Мейвис была моей лучшей подругой. Она всегда жила здесь. То есть в перерывах между увлечениями.

— Сай... как его там... Он был первым, не так ли?

— Вообще-то нет. Первым был Алан Петри, но он не в счет.