В этой борьбе — а она-то и составляла главное содержание истории — все было изменчиво. Менялось соотношение боровшихся сил. Менялся ход борьбы. Менялись приемы борьбы. Менялись предметы борьбы.

К половине XII столетия русское земледелие, за которым было уже многовековое прошлое, достигло такого высокого уровня, что стало завиднейшей приманкой для князей и бояр.

Чужим пахотным трудом князя и бояре пользовались с незапамятных времен, но в былую пору то был труд ленивых рабов, которые не щадили боярского коня, не берегли боярской сохи и были совершенно равнодушны к судьбе кинутого ими в землю боярского зерна. Несравненно большие выгоды сулил осмотрительный труд радеющего о своем хозяйстве вольного землепашца — смерда.

Вот это-то малое, но исправное и в свою меру доходное хозяйство смерда — оно-то и сделалось теперь одним из главных предметов борьбы.

Новый предмет борьбы требовал и новых приемов борьбы. Каких же?

Князь ли, боярин ли мог, разумеется, единым махом ограбить смерда начисто: отнять и коня, и соху, и все, что собрал смерд со своей кормилицы-нивы. Такие опыты производились не раз. Но это значило разрушить хозяйство смерда, а тогда терялась надежда получать с этого хозяйства каждогодный доход. Добыча от разового грабежа была слишком мала, чтобы покрыть столь далеко идущую потерю.

Можно было, не разрушая хозяйства смерда, обратить самого смерда в своего раба. Такие опыты производились тоже не раз. Но у раба не могло быть своего хозяйства, а как только хозяйство переставало быть для смерда своим, смерд переставал радеть об этом хозяйстве, и оно переставало приносить прежний доход.

Нужно было, значит, действовать иначе. Надо было, сохранив хозяйство смерда в целости и не угашая радения смерда о своем хозяйстве, завязать со смердом такие отношения, поставить его в такую от себя зависимость, чтобы он был вынужден отдавать даром либо часть своего рабочего времени, либо часть своего урожая.

Такие отношения со смердом были завязаны. Они называются ф е о д а л ь н ы м и отношениями. Такая зависимость смерда была установлена. Она называется к р е п о с т н о й зависимостью.

В XII веке феодальные отношения, завязавшиеся на Руси уже тремя, а то и четырьмя столетиями раньше, достигли такого развития и вширь и вглубь, что прежний строй государственной жизни стал для них тесен. Этим и вызывалась та борьба нового со старым, которую Мономах только задержал, но не остановил.

Князья и бояре с быстро возраставшей алчностью захватывали земли, прочно закрепляли их за собой и передавали по наследству сыновьям, внукам и правнукам. Главная ценность таких наследственных вотчин заключалась теперь не столько в своей запашке, сколько в запашке окрестных, зависимых от вотчины смердов.

Но присвоение их дохода, дело по-своему тонкое, требовало находчивости и гибкости, а главное — своего глаза. Отлучки, убыточные для смерда, становились все убыточнее и для тех, кто жил трудом смерда. Княжьё и боярство прирастало к земле.

Нельзя было, однако же, порывать и с городом.

Бояре — княжеские дружинники, а дружина всегда при князе, а князь неотделим от города.

В городе же — средоточие отставшего от земли, возмужавшего ремесла. Именно в XII веке в жизни русского ремесленника происходит знаменательный перелом: не довольствуясь работой на себя, на свое село, на соседнюю боярскую вотчину, ремесленник принимается работать и на неизвестного покупателя: на широкую продажу, на рынок.

Его отношения с боярином и князем меняются: он выходит из-под прямой их власти; но боярин и князь на этом не прогадывают — они ссужают вольного ремесленника сырьем и деньгами на новое обзаведение и наживаются пуще прежнего: дадут ногату,[9] а возвращай им две, дадут две — возвращай четыре! Рабочая зависимость заменяется для ремесленника новой зависимостью — долговой, кабальной, с которой до могилы не развяжешься.

Заодно с ремеслом продолжало крепнуть и землепашество. Избыток хлеба отвозился в город, вернее в разросшийся кругом городских стен посад, где все бойчее шла торговля. А в ее оборотах и прибылях князья и бояре — опять непременные участники.

Чтобы и в вотчину поспеть, и в городе ничего не потерять, нужно было подтянуть город ближе к вотчине — такова была едва ли не главнейшая задача, стоявшая перед правящей знатью. Возникновение в XII веке ряда новых городов и рост некоторых старых городов разрешали эту задачу.

Прошли времена, когда князь на свой счет кормил, одевал и вооружал дружинников, делясь с ними военной добычей. Теперь бояре-дружинники научились содержать себя сами, и притом неизмеримо богаче, чем содержал их, бывало, князь. Их зависимость от князя тем самым слабела, а их влияние на государственную жизнь росло.

Прошли времена, когда дружинники в поисках скорой наживы подбивали князя на дальние походы, "да и ты добудеши и мы". Теперь выгоднее оказывалось домоседничать. Рабочая сила ближнего смерда стала более ценным товаром, чем рабочая сила приведенного из далеких краев пленника. Своя земля, обработанная смердом, давала и князю и боярину больше, чем опустошение чужой земли.

Прошли времена завоеваний. Миновала нужда собирать десятки тысяч вооруженных людей, которые так устрашали некогда врагов Киевской Руси и которых можно было соединить только усилиями всех русских областей. В умах людей, стоявших у власти, иссякли мечты об углублении единства, о слиянии всех областей в одно могущественное, прочное, величавое целое.

Новые мысли, владевшие умами этих людей, влекли в обратную сторону — к разъединению.

Суровый проповедник укорял их в ненасытстве — они только усмехались в ответ. Голос поэта звал их "вступить в злат стремень за землю Русскую" — а им до того ли? Заглохшее в их сердцах сознание единства Русской земли не угасало в сердцах порабощенного ими народа: народ роптал. Но что им народный ропот, когда сила на их стороне!

Широкий круг, очерченный мечом прежних князей-завоевателей, дробился на множество мелких кругов. Средоточием каждого из таких кругов становился свой богатеющий город со своим князем и со своим боярством на своих богатеющих вотчинах.

В большинстве русских земель господствующая знать успела собрать к этому времени довольно средств, чтобы вместо глухого, тайного сопротивления, какое она оказывала Мономаху, повести открытую вооруженную борьбу за независимость от других волостей и главным образом, разумеется, от Киева.

Таков был внутренний смысл борьбы. Внешним же образом она чаще всего сводилась к попыткам овладеть Киевом. Но чем горячее схватывались из-за него князья, тем ниже падало его распорядительное значение.

К половине столетия итоги переходной поры выяснились уже достаточно отчетливо. Летописец обозначил их четырьмя печальными словами: "Раздрася вся земля Русская".

Когда отдельные части бывшей киевской державы обособились одна от другой, освободившись от киевской опеки, по-новому определились и их силы.

Наиболее истощенными оказались земли, расположенные по Днепру и его притокам.

Окрепла, наоборот, юго-западная окраина Руси — Галицкое и Волынское княжества.

Усилился и Новгород: смещение мировых торговых путей пошло ему впрок.

Третьей, наиболее громко заявившей о себе силой, решившей дальнейшую участь Русского государства, был Ростово-Суздальский край.