На рампе вспыхнули огни. Свет в зале померк. Стихли разговоры. Занавес взвился. Джилл заерзала, поудобнее устраиваясь в кресле, и просунула ладошку в руку Дэрека. Почувствовав теплоту, когда в ответ он погладил ее руку, она сказала себе, что все прекрасно в этом мире.

Все, за исключением пьесы. Это была одна из тех пьес, которые, сплоховав на старте, никак не могут воспрянуть. Минут через десять по театру стала расползаться неловкость, охватывающая публику на премьерах, когда становится ясно, что спектакль — скука смертная. Сковала партер летаргия, на бельэтаж напал кашель, галерка погрузилась в угрюмую тишину.

Сэр Честер сделал себе репутацию на легких комедиях «чайного» стиля. Его многочисленные поклонники являлись на его премьеры, благодушно предвкушая приятное, пенисто-легковесное зрелище с остроумными диалогами и не слишком запутанным сюжетом. Но сегодня вечером сэр Честер, судя по всему, пал жертвой амбиций, периодически овладевающих антрепренерами его ранга, которые играют и сами: он хотел доказать — да, имя он себе сделал на легких комедиях, но может, подобно даме, читающей стихи, круто свернуть и стать серьезным. Лондонской публике было известно — чего-чего, а уж тяжеловесности в спектаклях Портвуда опасаться нечего. Но «Испытание» оказалось весьма тяжеловесным. Это была возвышенная драма, и у зрителей даже закрались подозрения, как ни прискорбно проявлять такую несправедливость к автору, а уж не написана ли она белым стихом?

Игра актеров ничуть не помогала рассеять растущую неловкость. Сам сэр Честер, придавленный, видимо, значимостью премьеры и ответственностью за то, что предложил товар незнакомой марки, отказался от своей непринужденной манеры и ударился в напыщенную, высокопарную декламацию. Бульканье ему удавалось, но дикция подвела. По какой-то, известной лишь ему причине роль героини он отдал кукольной мамзельке, к тому же шепелявой. Публика с первого же выхода ее сурово не одобрила.

Где-то посередине первого акта Джилл, чье внимание понемножку рассеивалось, услышала тихий стон. Места, которые купил Фредди, находились почти с краю седьмого ряда. Оставалось еще одно место сбоку. Дэрек сел между матерью и Джилл, и место это оказалось справа от нее. Когда поднялся занавес, оно пустовало, но несколько минут назад на него тихонько скользнул какой-то человек. Темнота мешала разглядеть его лицо, но было очевидно, бедняга страдает, и Джилл моментально прониклась к нему сочувствием. Его мнение о спектакле явно совпадало с ее собственным.

Вскоре первый акт закончился, и вспыхнули люстры. Партер разразился жидкими фальшивыми аплодисментами, слабым эхом отдавшимися в бельэтаже, еще более слабым — на балконе, а уж до галерки эхо не докатилось.

— Ну? — повернулась Джилл к Дэреку. — Что ты об этом думаешь?

— Такой кошмар, что словами не передать, — сурово изрек Дэрек и нагнулся вперед, присоединяясь к разговору, завязавшемуся между леди Андерхилл и ее друзьями, которых она увидела впереди. А Джилл, отвернувшись, обнаружила, что на нее пристально смотрит ее сосед, высокий человек лет двадцати пяти с лохматыми волосами и насмешливым ртом.

На короткий миг, когда глаза их встретились, Джилл решила, что он некрасив, но обаятелен. Сосед напомнил ей большого неуклюжего лохматого пса, который в гостиной все крушит, но в дороге совершенно незаменим. У нее возникло чувство, что ему больше бы пошел спортивный костюм, чем фрак. А вот глаза ей очень понравились. Цвета она не сумела разобрать, но смотрели они открыто и дружелюбно.

Отметив все это с обычной своей быстротой, Джилл поскорее отвернулась. На секунду у нее возникло странное чувство, будто она где-то уже встречала этого человека, или кого-то, очень на него похожего, но тут же и растаяло. Еще у нее сложилось впечатление, что он смотрит на нее, но она, все так же скромно и сдержанно, смотрела перед собой, не пытаясь это проверить.

Между ними внезапно воткнулась пунцовая и покаянная физиономия Фредди. Опасливо слонявшийся по проходу, пока не стало ясно, что внимание леди Андерхилл прочно переключилось на что-то другое, он занял место позади Джилл, временно покинутое его обладателем. Фредди глубоко стыдился за себя. Он чувствовал, что совершил непростительную ошибку.

— Ты уж прости, — начал он, — я имею в виду, за то, что завлек вас на эту дикую белиберду! Как подумаю, что с таким же успехом мог купить билеты на музыкальную комедию, так и охота лягнуть себя покрепче! Но честно, откуда же я мог знать? И думать не думал, что бывает такое. Спектакли Портвуда всегда остроумные, живые, то-се… Понять не могу, чего ему вздумалось это поставить! Скукотища непроглядная!

Сосед Джилл резко засмеялся.

— Возможно, — обронил он, — субъект, написавший эту пьесу, сбежал из сумасшедшего дома и вложил деньги в постановку.

Если что и повергает в шок хорошо воспитанного лондонца, так это обращение к нему незнакомца. Понятия Фредди о приличиях сотряслись до основания. Голос из могилы вряд ли напугал бы его больше. Все традиции, в которых он воспитывался, накрепко упрочили его веру, что это просто невозможно. Так не делают. Ну, может, во время землетрясения или там кораблекрушения, да еще в Судный День такое и бывает, но не чаще. Во всякое же иное время незнакомым людям не полагается с тобой заговаривать. Ну, разве что им потребуется спичка, или время узнать, или еще что в таком же роде. Резко осадить незнакомца не позволяла дружелюбность натуры, но и о продолжении позорной сцены не могло быть и речи. Выход один — бегство.

— О, а… э… — промямлил он. — Ладно, — обратился он к Джилл, — пойду-ка я. До скорого, то-се…

И слабо проблеяв «Пока!», Фредди отступил, вконец расстроенный.

Джилл уголком глаза взглянула на Дэрека. Тот все еще был занят разговором с соседями впереди. Она обернулась к незнакомцу справа. В отличие от Фредди, она не была рабыней этикета. Ее слишком интересовала жизнь, и воздерживаться от разговора с незнакомыми было просто выше ее сил.

— Вы его шокировали! — разулыбалась она всеми ямочками.

— Да. Вышиб беднягу Фредди из седла. Теперь вздрогнула Джилл.

— Фредди? Изумленно взглянула она на него.

— Это же Фредди Рук! Я не ошибся?

— Но… разве вы его знаете? Он вас, по-моему, нет.

— Обычная трагедия жизни. Он забыл меня. Мой дружок детства!

— А-а, вы учились с ним в школе?

— Нет, Фредди ходил в Винчестер, насколько мне помнится, а я — в Хейлибери.[6] Наша дружба ограничивалась каникулами. Мои родители жили рядом с его семьей в Вустершире.

— Вот как? — взволнованно подалась к нему Джилл. — Я и сама там жила, когда была маленькой. И тоже знаю Фредди с детства. Значит, мы с вами должны были встречаться!

— Мы и встречались.

Джилл наморщила лобик. Опять в глазах его мелькнуло что-то странно знакомое. Но память никак не желала прийти на подмогу, и она покачала головой.

— Нет, не помню. Простите.

— Неважно. Может, воспоминания оказались бы не такими уж приятными.

— Как это? Почему?

— Ну, оглядываясь назад, я понимаю, что мальчишкой был препротивным. Я всегда удивлялся, что родители позволили мне вырасти. Было б куда проще уронить на меня что-нибудь тяжелое. Наверняка такой соблазн возникал сотни раз, но они устояли. Да, я был истинным наказанием. Мои грехи искупало только то, что я обожал вас!

— Что!

— Да-да. Возможно, вы этого не замечали. Видите ли, я выражал свое восхищение несколько своеобразно. Но вы остались ярчайшим воспоминанием моего пестрого отрочества.

Джилл внимательно вгляделась в его лицо и снова покачала головкой.

— Ничего не шевельнулось в памяти? — участливо осведомился сосед.

— С ума сойти! Ну почему человек так много забывает? — Она призадумалась. — Вы не Бобби Моррисон?

— Нет, я — не он. Мало того, никогда им не был. Джилл, снова нырнув в прошлое, выудила еще одну кандидатуру:

— А может, Чарли… как его?.. А-а, Чарли Филд?