Переплескивая через край на зеленое сукно, председательствующий дрожащими пальцами наливал себе воду.

– Я не уполномочен обсуждать с вами финансово-морально-правовые проблемы, в наши обязанности входит лишь выяснить механику вашего аттракциона, – изнеможенно, перемежая речь глотками, вспылил он, причем едва с ходу не выболтал государственную тайну. – Но вы же понимаете, игрек на конце, правительство не может относиться индифферентно, чтобы неодушевленное пальто, пускай только детское, гонялось по воздуху за взрослым, как живое! Завтра от меня потребуют обстоятельное заключение...

Неизвестно, какого рода поворот совершился в нем за малую дольку минуты, но отдельные мелочи поведения наводили даже на мысль о капитуляции. У него хватило ума поразмыслить, почему одновременно с отказом от кое-каких прямолинейных и доходчивых средств эпохального дознания высшие инстанции запретили ему самомалейшей неделикатностью раздражать противную сторону. Еще не побывав на представлениях Бамба, он уже по догмату начальственной непогрешимости должен был уверовать в самую крайнюю невероятность... Видимо, служебная безысходность его положения и смягчила безжалостного старика, – некоторое время он неожиданно-древним, вещим оком, сверху вниз, глядел на подавленного чиновника, сидевшего с подпертой руками головой.

– Судя по белым вискам плюс занимаемая должность, то вы не первый год в партии, не так? – с дальним прицелом заговорил он. – Мне не интересно знать сколько, но почему с таким стажем не посвятили, в чем дело и куда вам надо повернуть. Я лояльный гражданин, и раз надо поддержать престиж идеи, что чудес не бывает, то пожалуйста. Но вы бегаете за мной по кругу, как в коверном антре, уважаемый немолодой человек, ловите старого балаганщика за фалды. Я не вижу, зачем честно не намекнуть, чего вам надо в окончательном разрезе. Предположим, я вам секретно подшепну, чтобы не просочилось в публику, что в подкладке демисезона вшиты импортные пружины с двойным заводом, вас это действительно устроит? Но не в этом дело! Чудес не бывает, но товарищ Скуднов, наш большой любимый самородок, учит нас подходить диалектически плюс зачем задумываться над дарами природы. Мы тоже не знаем насчет электричества, но у каждого соседское радио играет за стенкой. Вместо дискуссии предложу вам посмотреть кусочек из незаконченного, и все могут составить себе впечатление. Вы готовы подключиться, артист Бамба? – и выжидательно молчал, пока тот не спрятал в карман свою драгоценную зажигалку.

К показу намечался небольшой фрагмент из новой, в черновой стадии пока, работы с интригующим названием День творения.

Аттракцион был задуман в плане пародийной пантомимы на сюжет известного библейского сказания о создании животного мира. Заложенные в основу номера разоблачительные мотивы обеспечивали ему страстную атеистическую направленность, а ряд донельзя комичных, при содействии коверного состава, эксцентрических трюков – необходимую в пропагандном деле развлекательность. Несмотря на позднее время, комиссия пожелала видеть номер в полном залитованном тексте, без купюр – во избежание какой-либо контрабандной отсебятины. После некоторого переоблачения за ширмой старший Бамба, в порядке, предписанном тогда штатным уплотнением, совмещавший обязанности лектора и главную роль творца, появился с нимбом над плешью и с пушистой бородой, – Дымков же прислуживал ему с привязанными крылышками и в сандалетах на босу ногу, тоже в хитоне из белой плотной фланели, только покороче.

К концу вступительного слова Дюрсо, где надежно опровергались религии всех времен и народов, комиссия трепетно нацелилась к созерцанию главной изюминки, ради которой и собралась.

– Может, целесообразно было бы перебраться на манеж? – предупредительно напомнил было о себе цирковой директор, через дверную щель наблюдавший за ходом заседанья.

Покачиванием перста Дюрсо отменил предложенье. На данном этапе, сказал он, важней всего уловить принцип действия и лучше ограничиться мелкими купюрами в пределах одного страуса, чтобы не перегружать комиссию оккультными, пошутил он, впечатленьями на сон грядущий. Подзатихшей ассамблее было выдано затем последнее разъясненье, насколько можно было понять – к тому сводившееся, что мнимая чудесность некоторых явлений происходит единственно вследствие неуловимости их для невооруженного глаза, отчего мысль и старается разбить их на составляющие мгновенья, чтобы постигнуть логику процесса; после чего обратился к своему коллеге с наставленьем производить манипуляцию в замедленном темпе для пущей наглядности, что чудес не бывает.

– Однако было бы желательно произвести хоть маленькую киносъемку, – снова заикнулся было председатель, – для внутреннего пользованья и без права публикации!

– Не будем спорить... номер не вполне готов, и давайте не будем травмировать нервную систему артиста, – категорически уперся Дюрсо, сославшись на отсутствие обязательной в дальнейшем музыки, после чего пригласил членов комиссии сдвинуться поплотней. – Если не затруднит, товарищ генерал, то попрошу пересесть вот сюда, на почетное место, чтобы не напрягать зрение... а вот вам лучше всего встать прямо за спинкой кресла, как специалиста по глазному дну!

По неприметному знаку старшего младший Бамба вытянул руку и магическим движеньем пальцев принялся оглаживать ее чуть выше локтя, пока на ткани там не обнаружилось вздутие, вскоре превратившееся в небезопасный для шва пузырь, который вдобавок жутко пошевеливался. Стоявший рядом Дюрсо поспешил успокоить публику посвящением в профессиональный секрет. Оказалось, нехитрая бутафория фокусника, в пределах от бумажного букета до мелкой водоплавающей дичи, незадолго до сеанса в сложенном виде запрятывается ему за пазуху либо в складки одежды, в случае же особой громоздкости размещается за ширмой поблизости. Он не успел досказать до конца, как в зияющей дыре рукава, из-под запястья, показалась яйцевидная, несколько щипаная, пусть не совпадающая по цвету и форме клюва, но, к сожалению, всего лишь гусиная голова, – высунулась и, покрутив черными глазищами как бы в бахроме, быстро скрылась, возможно – обеспокоенная количеством сторонних наблюдателей. Послышался множественный смешливый звук получаемого удовольствия, глазник же наклоном тела проявил служебную бдительность, в чем дело, так как в иное время там легко мог укрыться и вооруженный злоумышленник... Вторично голова выглянула уже уверенней, и вдруг, словно наскучило ему томиться в потемках небытия, наружу выскользнуло остальное туловище. То было странноватое гибридное существо птичьей породы, – богатое хвостовое оперенье, манера держаться и многое другое позволяло предположить в нем явную, с уклоном к домашнему гусю, родню страуса, действительно не похожего на себя, как все воспроизводимое нами по памяти. Тотчас Дюрсо вполголоса высказал надежду, что досадную видовую недостоверность, неизбежную в поисковой стадии, когда бесплотный пока образ смутно витает в воображении художника, со временем удастся поправить. Все же, невзирая на свою неокончательность, нахальная птица вознамерилась было в два приема склюнуть военную пуговицу с генеральского обшлага, но руководящий старик хмуро покосился на исполнителя, и та мгновенно перестала.

– Таким образом, совершенно ясно, друзья, что при желании мы могли бы вывести на арену все животное царство, кроме хищников, разумеется, во избежание лишних приключений, – скромно похвастался Дюрсо, – но дирекция просит не больше трех, чтобы зрители поспели на последний трамвай. Плюс к тому заказанная фонограмма, свист и вой, будет дополнять впечатление джунглей...

Меж тем нахохлившийся страус все стоял в световом круге посреди, на одной мощной жилистой ноге, другая поджата, и меланхолически покачивался в ожидании дальнейшей судьбы, почему-то, странно почудилось всем, похожий на одуванчик. И так как по миновании надобности надлежит возвращать предмет на прежнее место, то предстоял обратный цикл, живо напомнивший присутствующим, откуда все берется вкруг нас, куда девается по исчезновении. По заданной команде адская тварь с уплотнившимся хвостом попятилась к расставленной навстречу ловушке рукава и стала плавно, но все быстрей, с поджатыми к башке лапами, втягиваться в зияющую пасть раструба, пока не всосалась полностью с чмокающим звуком, вызвавшим у присутствующих разрядку веселого удовлетворения ввиду несклонности, по слухам, оккультной живности к подобному легкомыслию... И опять кто-то в заднем ряду разок хохотнул дискантом и заткнулся, пораженный каким-то встречным воображением.