В книге использованы фотоматериалы из архива ИТАР-ТАСС, из личного архива автора, фотоснимки Анатолия Белясова, Владимира Веленгурина и Виктора Хабарова.

Ранним летним утром 1992 года штабной офицер Северного флота капитан 3-го ранга Владимир Панзюра приковал себя ржавой цепью к металлической ограде российского Генерального штаба.

Дежурный прапорщик, дремавший на своем посту в подъезде № 4 (со стороны Арбатской площади), был разбужен странным грохотом. Он увидел сквозь дверное стекло орудующего булыжником офицера и мгновенно по телефону внутренней связи доложил об этом начальнику караула. К месту ЧП в сопровождении двух вооруженных автоматами солдат примчался капитан в портупее и с кобурой на боку.

Под пристальными взорами любопытствующих зевак не пытавшегося сопротивляться капа отцепили от ограды и препроводили в караульное помещение. Там проверили документы и составили рапорт коменданту Генштаба.

Пока ожидали прибытия коменданта на службу, морской волк попросил есть. Пара кусков черствого белого хлеба и полусладкий чай — все, что могли дать ему в караулке. Зато вдоволь было дешевых вонючих сигарет без фильтра, которые выдавались солдатам бесплатно. Задержанный курил их с голодным смаком. Раскисший табак густо облепил язык капитана. Невольник часто поплевывал себе под ноги и нервно рассказывал разинувшим рты офицерам и солдатам долгую историю своих мытарств…

После того как он в письме военному прокурору флота разоблачил воровскую махинацию нескольких гарнизонных начальников, тайком распродававших казенное имущество, нормального житья ему не стало. Обклеили выговорами, замордовали комиссиями, довели до госпиталя. Пока лечился — уволили без предупреждения.

Но и после этого тотальная месть не прекратилась: пенсию умышленно обкорнали, выходное пособие не выдали, поскольку строгий выговор не был снят. Когда стал опротестовывать несправедливость этого наказания, задним числом влепили еще более крутой — «несоответствие». Квартиру в военном городке приказали освободить. Долго обивал пороги флотских штабов и прокуратур. Бесполезно. Жена не работала — больная. А на шее еще — двое несовершеннолетних детей…

И тогда он решил найти более действенный способ борьбы за справедливость: на центральной площади портового гарнизона устроил акцию протеста. Нарисовал плакат с популярным объяснением своего горя и засел на раскладном стульчике в пикет. Когда пошли дожди и стало холодно, поставил одноместную палатку. В картонную коробку у входа «закапали» рубли сердобольных северян.

А забредавшие на площадь моряки с иностранных судов стали подбрасывать даже валюту.

Капитан 3-го ранга регулярно делился доходами с милицейским нарядом, и стражи порядка перестали требовать от Пан-зюры, чтобы он уматывал со своей палаткой с площади. И даже проявляли трогательную заботу о его безопасности, гоняя местных рэкетиров…

Накануне визита какой-то важной королевской персоны из Норвегии Владимира пригласил к себе шеф местной администрации и освежил в сознании военно-морского капитана понятия патриотизма, чести офицера и флота, города и страны и дал денег, чтобы моряк попытался найти правду в Москве.

Кап прислушался к его здравым рекомендациям и прибыл в златоглавую, где три недели тиражировал свою боль чиновникам из Главного штаба Военно-Морского Флота. Когда стали кончаться деньги и Панзюра понял бесполезность очередной порции своих усилий, — решился искать удачи под дверью Генштаба…

Прибывший на службу комендант ГШ прочитал рапорт начальника караула, хмуро, но с большим любопытством осмотрел капитана и приказал сдать его в гарнизонную комендатуру. Там долго ломали голову, какую же статью нарушения Дисциплинарного устава Вооруженных Сил можно офицеру впаять, и, не найдя подходящей, с Богом отпустили северофлотца…

Возвратившись на Арбат, офицер встал у кинотеатра «Художественный» с фуражкой для подаяний в руке, где его и снял в такой позе фотокорреспондент «Правды».

Когда снимок в газете попал на глаза начальнику Генерального штаба генерал-полковнику Виктору Петровичу Дубынину, гневу его не было конца. Он приказал немедленно вызвать офицера в приемную министра, а Главной военной прокуратуре — в срочном порядке отреагировать. Пока шло разбирательство, кап-3 стал давать пространные интервью московским газетам. Это еще больше возмутило наше арбатское руководство.

В то время я служил в минобороновской пресс-службе, курировал военный отдел «Правды», и мне сильно влетело от начальства за то, что я не предотвратил появление «дикого снимка» в газете. Мне и было приказано встретиться с Панзю-рой, поговорить с ним по душам и попросить его «не позорить армию». К тому же меня уполномочили заверить офицера, что все его проблемы будут в ближайшее время решены.

Я встретился с капом в условленном месте, и он произвел на меня впечатление изможденного, но готового драться за себя бесконечно. Как и было мне велено, я передал ему, что наше арбатское начальство уже звонило в гарнизон и уж теперь там засуетятся…

Вдохновленный таким поворотом дела, офицер сразу после нашей встречи уехал домой. Вскоре на Арбат пришла шифровка с Северного флота, из которой следовало, что все проблемы с Панзюрой сняты. А еще примерно через месяц наш военный атташе в США прислал на Арбат американский журнал, в котором говорилось, что упорный северофлотец продолжает акцию протеста в своем гарнизоне и даже объявил голодовку. На снимке — понурый кап-3 у своей палатки и та же коробка из-под обуви с помятыми деньгами…

Я позвонил в штаб флота, где мне подтвердили, что «шифровка соответствует истине».

— А почему же капитан по-прежнему протестует? — спросил я.

— Потому, что он чокнутый… то есть психически ненормальный, — ответили мне, — а это уже не наши, а его проблемы…

Госпитальный врач в телефонном разговоре со мной с какой-то испуганной неуверенностью подтвердил, что у офицера выявлены некоторые «отклонения от нормы».

— А почему же эти отклонения не были выявлены военноврачебной комиссией при увольнении капитана? — спросил я. — К тому же он до этого раз двадцать проходил диспансеризацию и в его медкнижке везде один вывод психиатров — здоров.

В ответ — невнятное бормотание…

Когда я вместе с министром обороны России генералом армии Игорем Родионовым через несколько лет прилетел на Север, гарнизонные старожилы рассказали мне, что хозяину какой-то иностранной баржи стало жалко русского офицера, голодающего в палатке, и он взял его к себе на судно коком…

— Так о нем же ваши начальники говорили, что он чокнутый, — заметил я.

— Это наше начальство чокнутое, — ответили мне…

Проходя на службу мимо ограды Генштаба, я часто вспоминал Панзюру и его истории о том, как он, спасая семью от голода, был вынужден посадить детей на шею сельским родственникам. Причем, чтобы это им не было накладно, разослал своих чад в разные деревни, откуда они присылали матери и отцу жалобные письма, что скучают друг без друга… А сам офицер в это время подрабатывал грузчиком в порту, чтобы добыть денег на прожитье и на лекарства жене…