Наверное, истинный художник умеет видеть розу даже на куче навоза: однажды светлым утром я застал возле мусорных баков забугорного репортера, который своим «кодаком» так выстраивал кадр, чтобы Генеральный штаб выглядывал из-за дымящейся арбатской помойки. Иностранец явно хотел испоганить наш, советский, образ жизни.

— Стоп! Ноу! — заорал я на него. — Милитари обжект!!!

— Yes, — ответил репортюга, пряча «кодак» в кофр, — I am leaving now!

Он сказал мне, что уходит. Но коварное депо свое сделать уже успел. Снимок у него получился классный. Через некоторое время я увижу его в лощеном западном журнале, который пойдет гулять по рукам зло матерящихся генштабистов. Это еще больше добавит мне патриотического вдохновения в борьбе с помойкой.

Узнав у толстой тетки-уборщицы, в засаленном синем халате, номер телефона ее начальника, я много раз звонил ему, требуя убрать помойку из-под священных стен Генерального штаба. Шеф арбатских мусорных баков на экспрессивном русском языке рекомендовал мне бдительно охранять Отечество от агрессивных происков империализма и не вмешиваться в образцовую деятельность тружеников городского коммунального хозяйства.

Тогда я возвел проблему в ранг государственной. Позвонил в столичное правительство и допек его тем, что негоже президенту — Верховному главнокомандующему, каждое утро проезжающему по Арбату в Кремль, созерцать свой Генеральный штаб на фоне дымящихся помойных баков…

Тут результат последовал незамедлительно: помойку передвинули метров на двадцать левее, спрятав ее от президентских глаз за красным зданием метро. Но при этом она стала еще ближе к беломраморным стенам моего храма и кинотеатру «Художественный». А через некоторое время здесь же появятся еще более интересные объекты — синие импортные уличные будки с надписью «Туалет». Возле них будет восседать на стульчике вечно нетрезвая старуха, которая, постоянно слыша раздающиеся рядом характерные пронзительные звуки, громко комментировала их нетерпеливо топчущимся вокруг нее стеснительным клиентам:

— Заплатил тысячу, а пукает на две!

Недалеко от туалетных будок и помойки летом 1997 года под окнами Генштаба появилась и часовенка Бориса и Глеба…

Однажды жаркой летней порой управление связи Генштаба в большом зале на первом этаже славненько отмечало свой юбилей. Было душно — открыли окна. Потом нестройный, но очень старательный хор хмельных генштабовских связистов стал яростно орать песни.

Могучие голоса разъяренно и звонко рычащих дюжих мужиков, расчувствованных тем, что Стенька Разин кинул за борт в набежавшую волну хорошенькую княжну, вылетали на Арбат и вводили в смятение торгашей и прохожих, среди которых оказался бывший в ту пору секретарем Совета безопасности России Олег Лобов. Он позвонил одному из первых замов министра и приказал немедленно прекратить безобразие, провести расследование и наказать виновных.

Первый зам пропеллером прилетел к немилосердно орущим юбилярам Генштаба. Там не ждали такого вдруг привалившего почета, с ходу принялись целовать первого зама жирными губами и тут же подали «штрафную» — двухсотграммовый стакан с водкой до упора. Растерянный зам не устоял перед таким соблазном и, позабыв о надлежащей ему служебной устойчивости, принял на грудь, закусил огурчиком. Уходя, попросил закрыть окна и посоветовал нетрезвому хору связистов петь на десять тонов ниже…

На другой день, как и было приказано секретарем Совбеза, состоялось расследование, итогом которого стала директива начальника Генштаба генерала Михаила Колесникова, вызвавшая смех во многих кабинетах на Арбате. Ключевым ее пунктом было требование… закрывать окна в рабочих кабинетах.

Но это будет потом…

В тот исторический день, впервые переступив порог ГШ, я, конечно, не знал, да и не мог знать, какая судьба мне была уготована в этом строгом и загадочном заведении, где в коридорах поскрипывал под ногами деревянный паркет, а качество красных дорожек с узбекско-еврейским орнаментом повышалось по мере того, как я поднимался на главный — пятый этаж, где были кабинеты министра и начальника Генштаба.

Здесь, за тяжелыми дубовыми дверями с нелепо дорогими бронзовыми ручками штучной работы, звонко тарахтели в генеральских приемных телефоны. Тут из багетных рамок по-старшински строго или по-царски величественно смотрели на меня знатные полководцы Отечества в соседстве с плексигласовыми изречениями Петра, Суворова, Ленина и Брежнева, а в кадушках с фикусами торчали в черной и сырой земле погашенные окурки, оставленные срочно вызванными к начальству офицерами…

Здесь с ошалелыми глазами носились от двери к двери адъютанты и порученцы, секретчики и дежурные офицеры. Полковники спешили с рулонами штабных карт и схем, а многочисленные генералы с надменным достоинством еле уловимым кивком головы или движением бровей отвечали на мои рьяные взмахи рукой, когда я отдавал честь…

За годы службы каждый офицер пару десятков раз оказывается в положении, очень похожем на состояние невесты, которую должны лишить девственности: и хочется, и колется. Боязно, но приятно. Тем более когда тебя повышают, а не понижают в должности.

Перед приемной начальника Генерального штаба мне почему-то очень хотелось снять фуражку, хотя такая мелочь не предусматривалась уставом.

Дежурный по приемной следил за футбольным матчем в телевизоре и был очень похож на кота, поджидавшего у норы мышку: играли сборные СССР и Италии. Подполковник то вытягивал шею и подавался всем телом вперед, то резко откидывался назад, чтобы поднять и тут же положить на рычаги трубку назойливо тарабанящего телефона. Я подошел к нему поближе, приложил руку к козырьку фуражки и негромко, почти полушепотом, представился, тоже кося глаз в телевизор.

— Побудьте с той стороны двери, — раздраженно и строго сказал мне дежурный, даже не взглянув на меня и досадно хлопая в ладоши, — отдохните под фикусами!..

Я на цыпочках обратным ходом вырулил из приемной, задницей открыв дверь. Не каждому удается взять крепость с первого приступа. Тем более генштабовскую.

Напротив приемной было что-то наподобие комнаты ожидания: стол, стулья, пепельница из куска серого полированного гранита, кадушки с фикусами. Я сел, снял фуражку и закурил. И вдруг заметил, что с застекленного стенда на меня смотрит последний русский царь в окружении генералов и офицеров Генштаба. Фотографии были старые. Я с любопытством стал рассматривать их. Лица, аксельбанты, ордена, погоны…

— Вы что здесь высматриваете? — вдруг раздался за моей спиной голос устрашающей силы. Высокий и грозный генерал (позже оказалось, что то был Клейменов — начальник Военно-научного управления Генштаба) пристально смотрел на меня.

Я представился и доложил о причинах моего нахождения в данном помещении.

— А я думал, уже кто-нибудь из особого отдела что-то вынюхивает, — сказал он и, уходя, засмеялся…

У меня в тот день было часа четыре, чтобы основательно познакомиться с историей Генерального штаба под фикусами. Почти наизусть изучив все фотоснимки давних и новых времен, я дожидался приема, вспоминая свою гарнизонную житуху, предшествовавшую дню, начиная с которого мне предстояло вписать свою скромную страницу в славную летопись ГШ…

Впрочем, разрешите представиться.

Полковник. Более 30 лет в армии. Служил в четырех военных округах и Группе советских войск в Германии. «Намотал» штук десять гарнизонов — от «медвежьих углов» до столичного. Имею орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени и дюжину медалей. Данные награды к афганской или чеченской войне, августу 1991-го или октябрю 1993-го отношения не имеют. Как и каждый нормальный офицер, я получал их в порядке живой очереди по случаю той или иной юбилейной даты в жизни страны и армии. Вот почему (за исключением ордена) до сих пор испытываю к этим побрякушкам, некогда врученным мне натужно-торжественным начальством «поточно-инкубаторским методом», полное отсутствие какой-либо гордости.