Мария Борисовна. Можно и курицу. Хотя, знаешь, подожди… (встает) Давай посмотрим, может чего другое придумаем, а то все курица и курица…

Уходит вместе с Мариной.

Леночка. Хорошо бы и в самом деле чего другое. С этой еврейской диетой я тут скоро кудахтать начну. (кудахчет) А, Вениамин Михайлович? Странно, как это вы в Израиловке с такой любовью к курям еще яйца нести не научились?

Войницкий. Действительно. Мы тут все больше высиживаем. Я вот уже десять лет как на яйцах сижу.

Леночка (игриво смеется). Ну и что, что-нибудь высидели?

Войницкий. Навряд ли. (встает) Ладно. Пойду. Надо бы лимон окучить.

Леночка. Ну куда же вы? Вы что, меня боитесь?

Войницкий. С чего это мне вас бояться?

Леночка. Ну вот и хорошо. Вот вам крем от загара — намажьте мне спинку, пожалуйста. По-родственному.

Войницкий (неловко). Ну разве что по-родственному.

Садится рядом с Леночкой, начинает размазывать крем по ее спине.

Леночка. Да, да, хорошо… Плечи, плечи помните… Ну что вы как неродной, Вениамин Михайлович, вы душу вкладывайте, душу.

Войницкий (продолжая размазывать). Больше вам ничего вкладывать не надо?

Леночка (смеется). А вы проказник! Нет, ничего другого вкладывать не надо. Пока. Подождите, мешает (расстегивает бюстгальтер). Мажьте, мажьте. Попку не забывайте.

Войницкий. Попку. Не забываю. Ну, может, хватит?

Леночка. Ну ладно, спинку хватит. (переворачивается на спину) А теперь — животик и грудку…

Войницкий (вскакивает). Черт-те что… Знаете… Грудка, попка… Мрак какой-то.

Уходит.

Леночка (озадаченно). Что такое? Ну что такое? (вздыхает и застегивает бюстгальтер) Дикие люди. Край перепуганных идиотов. Дыра поганая. Никакой цивилизации. У-у-у… скучища проклятая!

Переворачивается на живот и лежит на скамейке, болтая ногами в воздухе.

З а н а в е с

Гостиная в том же доме. Ночь. Время от времени проезжает патрульная машина, и тогда в окне видны отблески ее желтой мигалки.

Серебряков (сидит в кресле перед открытым окном и дремлет) и Леночка (сидит подле него и смотрит телевизор).

Серебряков (очнувшись). Кто здесь? Соня, ты?

Леночка. Да я это, я. Спи уже, надоел.

Серебряков. Боль нестерпимая. Дай мне болеутоляющего.

Леночка. При чем тут болеутоляющее? Поставь свечку — все пройдет.

Серебряков. Сколько раз тебе говорить — свечи при ревматизме не помогают.

Леночка (в тон). Сколько раз тебе говорить — у тебя никакой не ревматизм, а самый что ни на есть геморрой. Так что ставь свечку и перестань ныть, как малое дитя. Без тебя тошно.

Серебряков. Какая ты жестокая, Елена! Могла бы хоть притвориться в память прошлых лет, пожалеть… Разве я мало для тебя сделал?

Леночка. А чего это ты для меня такого сделал? Интересно… давайте послушаем… Ну? Не слышу? Молчишь… то-то же, знай свое место!

Пауза.

Думаешь, если ты тогда меня с улицы подобрал, то это тебе сейчас какие-то права дает? А? Я тебе, между прочим, за эти годы тоже кое-что понадавала. Хотя и запросы у тебя не бог весть какие даже для твоего преклонного возраста. Все равно, на круг пару раз в месяц выходило? Выходило… значит, если подсчитать по средней таксе — скажем, сто баксов за раз… это сколько будет? Ну? Подсчитай, ты же из нас двоих интеллигент.

Серебряков. Леночка, я тебя умоляю. Не надо сейчас. Мне больно. Дай мне какую-нибудь таблетку.

Леночка. Давай-ка я лучше окно закрою. Комары жрут. Где это видано — комары в ноябре… ну и дыра эта твоя проклятая Израиловка!

Серебряков. Не закрывай, душно! Мне дышать нечем…

Леночка. Как же, нечем… жить захочешь — найдешь чем! А и задохнешься — невелика потеря. (закрывает окно)

Серебряков. Позови Соню. Хоть об этом я могу тебя попросить?

Леночка. Погоди. Сейчас досмотрю и позову.

Входит Соня.

Соня. Папа, как ты себя чувствуешь? Приехал Астров. Давай, он тебя посмотрит.

Серебряков. Не хочу. Что он там понимает, ваш Астров? Не может отличить ревматизм от геморроя. Дай мне болеутоляющего и открой окно.

Соня. Послушай, это неудобно в конце концов. Человек приехал среди ночи. Ты же знаешь, он делает это только из дружбы. Медицинской страховки у тебя нет, обратиться больше не к кому. А ты, вместо того, чтобы спасибо сказать… Нехорошо.

Серебряков. Все равно не хочу. Открой окно.

Леночка. Не открывай — комары летят.

Соня (открывая окно). А вы, мадам, шли бы в свою комнату. Я тут с отцом посижу. И лучше бы вы мне не тыкали, сколько раз говорить. Мы с вами в одном борделе не служили.

Леночка. Ишь ты! Не служили! Какие мы благородные! Сашка, уйми своего ублюдка, а то я ей морду намылю.

Серебряков (стонет). Соня! Лена! Перестаньте, ради всего святого…

Пауза.

За что мне такое наказание? Чем я это заслужил? Сижу тут, в дыре какой-то, и даже стакан чаю никто не подаст больному человеку… Все чужие, враждебные, всех я раздражаю, всем мешаю. И это я, я, столько давший этому миру, я, защищавший права людей на свободу в тяжелейших условиях тоталитарного общества! Отчего же люди платят мне такой черной неблагодарностью? Неужели такова судьба любого пророка, положившего жизнь на алтарь человечества?

Мне пожимал руку сам Президент Соединенных Штатов, я выступал в ООН, Премьер-министр Израиля встречал меня в аэропорту! Я должен быть там, где вершатся судьбы этой планеты; мои идеи, моя духовная поддержка нужны людям… Что я делаю здесь, в этой пустыне, среди чужих, враждебных существ?

Соня. Папа, ну что ты говоришь? Ну кто тут тебе чужой… кроме разве что некоторых? Все тебя уважают, жалеют; вот и Астров приехал…

Серебряков. Уважают… жалеют… как же! Стоит мне заговорить, так все нос воротят, как будто я что-то невообразимое несу. Даже бабку твою, эту старую маразматичку, слушают, даже эту старуху рыхлую, подружку ее… а меня — нет, не слушают! Смешно сказать — меня! Да ко мне стояли в очередь брать интервью, понимаешь ли ты это? На приемах в Вашингтоне, в Париже, в Ватикане сотни сильных мира сего смолкали, когда я начинал говорить! Слышишь? Я! Начинал! Говорить! И вот, после всего… здесь, в этой халупе, кучка каких-то жалких ничтожностей осмеливается… Уму непостижимо!

Соня. Папа, уж если на то пошло, — эти жалкие ничтожности тебя сюда на аркане не тащили. Сам приехал. Если уж так тут невыносимо — отчего бы тебе не вернуться в свою Германию?

Серебряков. Вот! Родная дочь из дому гонит! Думал ли я, что получу такое на старости лет?

Леночка. Ха! Думаешь, он сюда из Мюнхена за твоим уважением прикатил? Жрать стало нечего, и все дела. Надоело фрицам кормить твоего папашку…

Серебряков. Лена!

Соня. А ты-то чего вместе с ним приехала? Вот и возвращалась бы к фрицам на панель — там, небось, сытнее.

Серебряков. Соня!

Леночка. Насчет того что сытнее — не знаю, но вот что чище, чем в вашем жидовском клоповнике — это уж точно… (встает) Ну, что вылупились? Недодавили вас… тьфу!