Арбатским генералам хотелось, чтобы власть с ними советовалась, прежде чем принимать ключевые кадровые решения. В этой связи во многих кабинетах вспоминали тогда, что даже Сталин умел выслушивать мнения высшего генералитета (классическое «А что думает товарищ Жуков?»).
Весьма странной выглядела и позиция Горбачева. Создавалось впечатление, что он настолько подавлен напором Ельцина, что его гораздо больше беспокоила уже собственная карьера.
Вскоре последовал соответствующий указ Горбачева о назначении Шапошникова министром обороны СССР.
Разговоры об этом событии стали муссироваться с новой силой. Не слишком ли рискованно назначать министром Главкома вида Вооруженных Сил, который и дня не работал в министерстве? За что? Вопрос был резонным — военные люди на кадровые назначения первых лиц в армии смотрят несколько иначе, чем политики. У них на первом плане — критерии профессионализма и порядочности.
Армия привыкла к тому, что ею многие десятилетия командовали сухопутные генералы. Этот «стереотип» нельзя было безболезненно выкорчевать. Военный летчик во главе Вооруженных Сил — что-то почти экзотическое. Не зная истинной подоплеки головокружительного взлета Шапошникова, кое-кто активно распространял слух, дескать, такое решение принято по рекомендации Центрального разведывательного управления США. Обоснование: летчик живет только полетами, он по-своему видит мир и потому чем меньше будет знать «министр» о земных проблемах Вооруженных Сил и чем дольше врастать в должность, тем лучше зловредным америкашкам…
Такая аргументация вызывала лишь улыбку.
В арбатских кабинетах шли яростные дискуссии. Не устояв перед естественным соблазном поучаствовать в них, я однажды в ходе спора с сослуживцами напоролся на аргумент, который заставил меня засомневаться в непоколебимости убеждения, что министром обороны может быть исключительно сухопутный генерал. «Что же, по-твоему, — сказали мне, — если человек становится, допустим, морским офицером, то он изначально даже теоретически лишается возможности стать министром?»
Август 91-го многое заставлял переосмысливать.
И хотя сугубо личные профессиональные качества Шапошникова ни у кого сомнений не вызывали, тертые калачи Минобороны и Генштаба, знавшие предысторию этого кадрового назначения с подачи Ельцина, уверенно говорили, что в основе его лежит прямая политическая конъюнктура…
Примерно через полгода после августовских событий на одной из пресс-конференций я задал маршалу вопрос: игнорировал ли он приказы бывшего министра обороны и что думает об этом с точки зрения офицерской чести.
Вопрос я задавал в нарочито некорректной форме (поскольку был в гражданке), но Шапошников даже не подал вида, что он ему очень неприятен. Без тени малейшего раздражения он стал втолковывать мне, что обозвать человека, сомневающегося в законности приказов старшего начальника, можно как угодно. Что на один и тот же поступок можно смотреть совершенно по-разному. Об одном и том же человеке можно сказать «герой», а можно «предатель», об одном и том же событии «революция» и «государственный переворот»…
Убедительно. Но то была его логика. Я ее не понимал. Тогда я был твердо убежден, что и Шапошников, и Грачев — одного поля ягоды: перебежчики. Тогда я еще не знал, что поведение Шапошникова предопределялось иными мотивами, нежели поведение Грачева.
В службу Шапошникова вносили большой дискомфорт явные и скрытые конфликты с руководством партийно-политических органов армии. К августу они достигли пика, и «путч» спасал Евгения Ивановича от новых неприятностей…
Грачева же, по-моему, ослепляла расположенность к нему Ельцина, и он сполна решил воспользоваться этим, когда настало «удобное время»…
Когда военный человек попадает в сети большой политики, принципы офицерской чести иногда начинают не совпадать с идейными убеждениями. Когда в государстве происходят глубокие политические разломы, они неминуемо порождают «двурушников» и среди военных.
Не изменяя Родине, они изменяют командирам.
…Еще с конца 80-х годов в Минобороны и Генштабе шли разговоры', что Главком ВВС имеет «опасные» политические взгляды, идущие вразрез с позицией руководства МО, что водит дружбу с демократически настроенными московскими политиками…
В то время, когда «крамольная мысль» провести департизацию армии еще только витала в воздухе, состоялась коллегия Министерства обороны СССР. Высшая военная верхушка, приученная к тому, что к такой постановке вопроса преступно даже обращаться (хотя она уже и чувствовала крах КПСС), продемонстрировала свою офицерскую и партийную сплоченность — проголосовала против департизации. «За» был лишь один человек — Главком ВВС Шапошников.
У Евгения Ивановича была давняя и стойкая нелюбовь к партийно-политическим органам.
Помню, Евгения Ивановича в МО и Главном политическом управлении Советской Армии и Военно-Морского Флота замышляли примерно наказать.
И это было очень просто. В армии вообще, а в авиации и подавно, всегда можно найти инспекторские факты, связанные с грубым нарушением безопасности полетов, любую ава Рию, тем более катастрофу, можно ставить в личную вину главному летчику.
И дело шло именно в этом направлении. Шапошникова все чаще, как говорится, начинали дергать за партбилет. В его главкомат стали наведываться инспектора вышестоящих парткомиссий и органов народного контроля. Вал «просчетов» нарастал. Но «компру» в полном объеме собрать не успели. Помешал ГКЧП. Когда «путч» провалился, появилась возможность с наслаждением оттянуться на обидчиках…
…Ельцин приметил Шапошникова еще с тех времен, когда демократы первой волны только вставали на ноги. О нем хорошо отзывался Гавриил Попов, к мнению которого Ельцин прислушивался особенно внимательно.
А уж когда услышал БН байку о готовности Главкома «бомбить Кремль», если это потребуется во имя полной и окончательной победы демократии над «черными силами тоталитаризма», то вообще воспылал к нему любовью не меньшей, чем к Грачеву.
О Шапошникове и Грачеве в МО говорили, что они в кульминационные дни августа «кинули Язова на камни», поддавшись на уговоры Ельцина «не делать глупостей»… А в Белом доме на Красной Пресне о них же говорили как о «думающих людях».
Тогда генералы разделились, как самолеты, на «свой» и «чужой». Шапошников был «свой». И после ареста Язова не случайно именно на Главкома ВВС обратил свой взор Ельцин, когда занялся подбором нового министра обороны. Он уже чувствовал себя хозяином положения. Многоопытный политический игрок, он отлично знал, что лучший способ приручить генералов — дать им высокие должности…
…Самое яркое впечатление о первых днях пребывания Шапошникова в должности министра — его приемная, битком набитая генералами и офицерами в летной форме. И безостановочное тарахтение телефонов. Все спешили «засвидетельствовать» и поздравить. Так бывает всегда, когда в главном арбатском кабинете появляется новый хозяин. Вслед за ним начинают появляться и новые люди, которых «старые» принимают настороженно.
Была своя причина и прохладного отношения «старых» к самому министру: к нему постоянно являлись члены так называемой президентской комиссии по реформированию МО, которую возглавлял назначенный военным советником Ельцина генерал-полковник Дмитрий Волкогонов. Волкогоновцы часто вели себя как следователи, некоторые из них не скрывали, что им нужен компромат на «неблагонадежных» и «пособников путча». Бывали случаи, когда члены комиссии навязывали свое мнение Шапошникову и он принимал решения под их диктовку.
Мне запомнился случай с генерал-полковником Геннадием Стефановским. Встал вопрос о его назначении начальником одного из главков МО. Члены комиссии яростно воспротивились и стали доказывать, что Стефановский «пособник путчистов». Шапошников заявил, что такие доводы — блеф, генерала в августе даже близко в Москве не было, он в это время находился в отпуске далеко от столицы. И принял решение все-таки назначить Стефановского на более высокую должность. Вскоре подписал документы. И тут началось!