Соглашаясь на назначение Шапошникова, Горбачев понимал, что теперь армию будет возглавлять не «свой» человек. Это было опасно. И потому, скорее всего, решил, что на втором по значимости посту в армии должен быть военный, на которого он мог бы в полной мере опираться. Таким человеком был Лобов, перед которым у президента СССР был к тому же давнишний «долг» — обещанный еще в 1987 году пост начальника Генштаба…
Мотивируя свое решение о выборе Лобова на эту должность, Горбачев вспомнил и алма-атинские события 1986 года, и то, что Лобов никакой стороной не причастен к той генштабовской команде, которая управляла войсками во время событий 19–21 августа. К тому же Лобов уже имел немалый опыт работы в ГШ и его авторитет как профессионала был высоким.
Настояв на своем, Горбачев таким образом давал понять Ельцину, кто еще в доме хозяин, а главное — оказывал протекцию человеку, на которого рассчитывал опереться…
Ельцин неохотно, но согласился.
… Через несколько дней после августовских событий министр обороны Шапошников давал интервью, в котором высоко отозвался о позиции командующего войсками Ленинградского военного округа генерал-полковника Виктора Самсонова в период «путча» и между строк намекнул, что и российские власти, и новое руководство Минобороны по достоинству сумеют оценить это…
Уже тогда во многих арбатских кабинетах заговорили, что такие комплименты просто так не раздаются.
Говорили и о другом — у генерала армии Лобова нет таких «ярких заслуг» перед демократией, как у Шапошникова, Грачева, Самсонова. И потому его назначение противоречило логике тех, кто праздновал победу над «хунтой» и раздавал высшие посты в армии генералам, успевшим проявить себя в услужении новому режиму…
… С первых дней работы Лобова в должности начальника Генерального штаба Вооруженных Сил бросалось в глаза, что атмосфера вокруг него (особенно в аппарате министра) была прохладной.
Лишь генерал для особых поручений Владимир Антонович Золотарев да начальник секретариата НГШ работали с искренней самоотдачей, не вступая в аппаратные пересуды.
Потихоньку и я начинал понимать в чем тут дело. На первой же встрече с подчиненными Лобов заявил, что видит ГШ «интеллектуальным трестом» Вооруженных Сил, что здесь должны работать люди с самой высокой степенью профессиональной подготовки. И что балласту лучше бы самостоятельно уйти (а таких было немало).
Старый аппарат ГШ, сложившийся при бывшем начальнике Генштаба генерале армии Михаиле Моисееве, был хорошо спевшейся компанией, в которой существовала своя система ценностей и критериев. В команде Моисеева собрались «свои», притершиеся друг к другу люди. Возникшая после прихода Лобова опасность расставания с престижными должностями раздражала и злила их. Каждого новичка они встречали настороженно и холодно.
Я был одним из таких новичков. Потому старался поменьше контактировать со «стариками», держась в основном за Золотарева.
Как-то так сложилось, что при бывшем начальнике Генштаба Моисееве журналисты часто сетовали на то, что ГШ — слишком закрытая «контора». Моисеев нередко ссылался на то, что он по уши в делах и в рекламе не нуждается. Представителей наиболее зловредных газет никто не хотел пускать на этажи ГШ, дабы не всплыло еще какое-нибудь новое дерьмо, находить которое (или изобретать) московские газетчики большие мастера…
Были и другие причины.
Некоторые наши военачальники просто боялись прессу. Высочайшие профессионалы, умеющие прекрасно работать головой, иногда были совершенно беспомощны при «работе языком».
Лобов с первого дня службы в новой должности коренным образом сломал у прессы представление о начальнике Генштаба как о сверхсекретной фигуре, чиновнике, который боится без бумажки сказать живое слово.
Ни одной газете, теле· или радиокомпании он не отказывал в просьбе подготовить статью, дать интервью.
Во многом эта ноша ложилась на плечи генерала Золотарева, который работал в таком бешеном ритме, что я начинал опасаться за его здоровье. Телефоны в его кабинете звонили с такой частотой, что я, обращаясь к генералу, не успевал даже полностью выговаривать имя и отчество…
Новый начальник Генерального штаба часто печатался в газетах.
Здание Союза все больше расшатывалось, во весь рост вставал вопрос о судьбе армии, и Лобов искал пути ее спасения.
В одной из статей он писал, в частности:
«…Β условиях практического распада СССР, активной суверенизации республик, появившихся в результате этого совершенно новых структур в сфере обороны назрела настоятельная необходимость строить Вооруженные Силы на совершенно иных принципах, не отказываясь при этом от их единства. С политической, экономической, социальной, правовой и сугубо военной точек зрения это единство лучше всего отвечает здравому смыслу, объективно диктуется сложившимися реалиями как внешнего, так и внутреннего порядка»..·
Все его статьи и интервью в то время были на 90 процентов посвящены именно этой теме. Параллельно аппарат НГШ готовил книгу об истории и опыте военных реформ в России и СССР, разрабатывал приемлемые формы существования Вооруженных Сил в посткоммунистический период.
Будучи полностью поглощенным работой, я не догадывался, что активность Лобова в прессе (и особенно его концептуальные взгляды на военное строительство в целом и на разграничение функций М0‘ и ГШ) вызывала не только настороженность, но и раздражение у министра.
Однажды я был поражен тем, что дежурный в приемной министра анализировал очередную статью Лобова, черным фломастером подчеркивая в ней «крамолу». Особенно те места, где речь шла о новой модели Минобороны и ГШ, определении новых функций министра и НГШ…
Осенью 1991 года вспыхнула новая шумиха вокруг реформирования армии. В газетах публиковались десятки статей, в которых маршалы и домохозяйки, пенсионеры и пионеры, кадровые и отставные военные, публицисты и популисты, политики самых разных мастей излагали свое видение нового облика Вооруженных Сил. Часто трезвомыслие соседствовало с откровенным маразмом. Некоторые авторы, очень далекие от сложнейших сфер военного строительства, на полном серьезе поучали руководство МО и ГШ, как надо реформировать армию. Это задело меня, и в одном из журналов я опубликовал статью «Не пора ли Матрене в Генштаб?»…
А пресса продолжала призывать руководство военного ведомства к скорейшему реформированию армии и разработке новой концепции. Шапошников решил поручить это дело начальнику Генштаба. Вот как это было.
Генерал армии Лобов вспоминает:
— Вызвал меня Шапошников, предложил возглавить две комиссии. Одну по реформе Вооруженных Сил, другую — по лояльности офицерского состава. Я отказался. «Но реформами по своей линии ты все же занимайся», — настоял Шапошников. Потом те комиссии возглавил Кобец, а заместителем у него стал Лопатин. Я же со своими специалистами разработку реформ вел параллельно. Достаточно скоро стало известно, что моя работа на посту начальника Генштаба кое-кем воспринимается не так, как хотелось бы… Последним звонком для меня была коллегия Министерства обороны, на которой я докладывал свою концепцию реформ в армии. Она, видимо, оказалась настолько неприемлемой для руководящей группы реформаторов, что председатель этой комиссии и его заместитель покинули заседание, не дождавшись его окончания. Затем был звонок Горбачева: «Что там У вас на коллегии произошло?» Ответил: «Коллегия как коллегия, все нормально». Он мне: «Ты это мне брось! Ко мне тут двое пришли…» Я понял, что все идет, куда надо!..
… В разработке концепции военной реформы Лобов полностью перехватил инициативу у Кобеца и Лопатина. Наверное, иначе и быть не могло: многоопытный военачальник с колоссальным профессиональным опытом и широким военно-теоретическим кругозором по всем статьям переигрывал «главного телефониста» — бывшего начальника связи ВС генерала Константина Кобеца — и отставного начальника вечернего университета марксизма-ленинизма майора Владимира Лопатина. Реформаторские изыски связиста и пропагандиста вызывали немало едких комментариев среди генштабовских профессионалов.