Венделл и его спутница расположились через две компании от того места, какое они занимали накануне. Венделл снова принялся изучать газеты: одна была на английском языке, издаваемая в Сан-Диего, другая на испанском. Тот факт, что я разместилась поблизости, почти не привлек их внимания, я же старалась не встречаться взглядом ни с Венделлом, ни с его спутницей. Время от времени, как бы от нечего делать я что-либо снимала, делая вид, будто меня интересуют архитектурные детали, необычные ракурсы, морские пейзажи. Но стоило мне навести аппарат на что-нибудь в направлении пары, они это каким-то образом сразу же чувствовали и, подобно экзотическим формам морской жизни, тут же принимали защитные позы, как бы втягиваясь в раковину.

Обед себе они заказали к бассейну. Я пожевала в баре привычные креветки с соусом, уткнувшись носом в журнал, а на самом деле не сводя глаз с моих подопечных. Потом снова взяла книжку и легла загорать. Время от времени я подходила к мелкому краю бассейна и мочила в воде ноги. Несмотря на июльскую жару, вода казалась очень холодной, и стоило только чуть-чуть – дюймов на шесть – опустить в нее ноги, как у меня перехватывало дыхание и возникало сильное желание завизжать. В общем, я не ослабляла бдительности до тех самых пор, пока не услышала, что Венделл договаривается насчет морской рыбалки на завтра. Если бы я была параноиком, то могла бы воспринять, эту новость как уловку, призванную прикрыть его очередное долгое исчезновение, но от кого и от чего понадобилось бы ему исчезать сейчас? Он обо мне не имел никакого представления, я же, со своей стороны, не дала Джаффе никаких оснований подозревать, что я знаю, кто он такой.

Чтобы как-то убить время, я решила написать открытку Генри Питтсу, своему домовладельцу в Санта-Терезе. Генри восемьдесят четыре года, и он восхитителен, я его обожаю: высокий, стройный, с изумительно красивыми ногами. Он добродушен и очень умен, гораздо умнее многих моих знакомых, которые вдвое его моложе. Впоследнее время Генри пребывал в постоянном расстройстве, потому что Вильям, его старший брат, которому уже исполнилось восемьдесят шесть, по-старчески приударял за Рози, венгеркой, державшей таверну на нашей улице. Вильям приехал к нему из Мичигана (где жил постоянно) в начале декабря прошлого года, чтобы стряхнуть с себя состояние депрессии, охватившее его после того, как у него произошел сердечный приступ. Вильям и при самых благоприятных обстоятельствах был не подарок, но "схватка со смертью" (так он называл случившееся с ним) многократно усилила все его худшие черты и качества. Насколько я понимаю, другие братья Генри – Льюис (которому было уже восемьдесят семь), Чарли, (ему шел девяносто первый), Нелл (в декабре исполнилось девяносто четыре), – провели свободное и демократическое семейное голосование и, в отсутствие самого Генри, наградили его возможностью принять у себя Вильяма.

Визит, первоначально планировавшийся на две недели, растянулся уже на семь месяцев, поэтому столь продолжительное и тесное общение начинало сказываться. Вильям, занятый лишь собой ипохондрик, чопорный, неуравновешенный и набожный, влюбился в мою приятельницу Рози – женщину властную, неврастеничную, кокетливую, своевольную, скаредную и не привыкшую лезть за словом в карман. Эту пару, наверное, и в самом деле подбирали на небесах. Любовь сделала их обоих довольно игривыми и шаловливыми. Бедный мой Генри чем дальше, тем тяжелее переносил все это. Мне же происходившее казалось милым и забавным, но со стороны, конечно, судить всегда легче.

Закончив открытку Генри, я написала еще одну – Вере, вписав в свое послание несколько тщательно составленных фраз по-испански. День казался бесконечным: жара, насекомые и дети, периодически поднимавшие в бассейне такой гвалт, что казалось, голова расколется. Похоже, Венделл и его спутница не имели ничего против того, чтобы целыми днями жариться на солнце. Неужели они ничего не слышали о морщинах, раке кожи, солнечных ударах?! Мне же было трудно сосредоточиться на книге, которую читала, и время от времени я убегала в тень. По поведению Венделл был совершенно не похож на человека находящегося в бегах. Напротив, он держался так, будто ему абсолютно некуда и незачем торопиться. Возможно, успешно скрываясь на протяжении пяти лет, он уже перестал считать себя беглецом, и был твердо уверен, что официально числится погибшим.

Около пяти часов снова задул viento negro. Лежавшие на столике неподалеку от меня газеты Венделла захлопали, страницы вздыбились, как паруса. Женщина поймала их, а заодно полотенце и свою пляжную шляпу, причем сделала это, как я заметила, с некоторым раздражением. Потом она сунула ноги во "вьетнамки" и стала нетерпеливо дожидаться, пока соберется Венделл. Тот, прежде чем присоединиться к ней, окунулся напоследок в бассейне, при этом откровенно смывая с себя крем для загара. Я схватила вещи и ушла первой, не сомневаясь, что они последуют за мной. Конечно, мне бы очень хотелось установить с ними какой-нибудь контакт, но я считала, что было бы ошибкой действовать слишком прямолинейно. Конечно, я могла бы представиться им, завязать беседу, а потом постепенно вывести разговор на тему irx нынешнего положения. Однако я обратила внимание, что они подчеркнуто избегают какого-либо общения, и сделала вывод, что скорее всего они отвергнут любую попытку познакомиться. Лучше уж демонстрировать им аналогичное отсутствие интереса, нежели возбудить их подозрение.

Я поднялась к себе в комнату, закрыла за собой дверь и прильнула к "глазку", дожидаясь, пока они пройдут к себе. Теперь, по-видимому, они будут отсиживаться в номере, как и все остальные, пока не стихнет ветер. Я приняла душ, переоделась в темные хлопчатобумажные слаксы и такую же темную блузку, которая была на мне в самолете. Потом вытянулась на кровати и сделала вид, будто читаю, а сама периодически впадала в дрему, которую первое время еще прерывал шум, изредка доносившийся в комнату со стороны бассейна, или из коридора, но потом все стихло. Только стучал песок, который порывы ветра бросали на стеклянную балконную дверь. Система кондиционирования в гостинице работала какими-то приступами, то начиная действовать с повышенной отдачей, то как бы отступая перед заведомой обреченностью любых попыток противостоять зною. Изредка температура падала настолько, что комната превращалась в холодильник. В остальное же время воздух был просто теплым и застоявшимся. Именно такие гостиницы навевают обычно мысли о новых экзотический разновидностях "болезни легионеров"[5].

Когда я проснулась, было уже темно. Я не сразу сообразила, где нахожусь. Протянув руку, включила свет и посмотрела на часы: было двенадцать минут восьмого. Ах, да! Я вспомнила про Венделла и про то, что выслеживаю его. А не уехали ли эти двое из гостиницы? Я поднялась с постели, босиком подошла к двери и выглянула наружу. Холл был ярко освещен и абсолютно пуст во всех направлениях. Тогда выйдя из комнаты, пошла в сторону триста двенадцатого номера. Я надеялась, что полоска света внизу под дверью подскажет мне, есть ли там кто-нибудь. Однако установить это с точностью не смогла, а приложиться ухом к двери и послушать не решилась.

Я вернулась в свою комнату и влезла в туфли. Потом пошла в ванну, почистила зубы и начесала волосы. Взяла потрепанное гостиничное полотенце, вышла на балкон и повесила его на перила с правой стороны. Оставив в комнате свет, заперла за собой дверь и, прихватив бинокль, спустилась вниз. По пути я заглянула в кафе, в газетный киоск, примыкавший к вестибюлю, и в нижний бар. Ни Венделла, ни его спутницы нигде не было. Выйдя на дорожку, я обернулась и поднесла к глазам бинокль, быстро пробежав взглядом по фасаду гостиницы. На верхнем этаже я легко отыскала висевшее на моем балконе полотенце – в бинокль оно казалось размером с одеяло. Я отсчитала два балкона влево. На балконе Венделла не было заметно никакого движения, однако в комнате горел слабый свет, а дверь на балкон была приоткрыта. Ушли или спят? Вернувшись в вестибюль, я набрала по внутреннему телефону цифру триста двенадцать. Никто не ответил. Я поднялась назад к себе в комнату, засунула в карманы ключи, ручку, блокнот, портативный электрический фонарик и притушила в номере свет.