– Мы переезжаем,- сказал я Алану месяцев через шесть.

– Куда? - спросил он.

– Да я нашел тут местечко в Хиндмере. Хороший дом, побольше этого, и стоит повыше. Меньше похоже на город. Воздух, говорят, лучше.

Он кивнул.

– Так, так, - сказал он и снова кивнул. - Правильно.

– Ты о чем?

– Далеко отсюда. На другом конце Лондона… А Мэри что думает?

– Она очень рада. Вообще она теперь редко радуется, - но попробовать ей хочется. - Я помолчал. - Иного выхода нет. Я очень боялся, что она вот-вот сорвется. Увезу ее от этих влияний. Пусть ее родственники услаждаются своей плодовитостью, а ей лучше пожить самостоятельно. В новом месте никто не будет знать, что Мэтью - не ее сын, если она сама не скажет. Кажется, это и до нее дошло.

– Да, лучше не придумаешь, - отвечал Алан.

Так оно и было, Мэри ожила. Через несколько недель она совсем оправилась, завела друзей и нашла себе место в жизни.

А через год мы сами стали ждать ребенка.

Я сказал двухлетнему Мэтью, что у него появилась сестричка. К моему удивлению, он заплакал. Не без труда я допытался, что он ждал овечку. Но парень быстро смирился и отнесся к Полли с большой ответственностью.

Так мы стали хорошей и правильной семьей из четырех человек - правда, одно время нас было пятеро. К нам присоединился Пиф.

Пиф был невидимый маленький друг. Полли завела его лет в пять, и, пока он был с нами, он нам очень мешал.

Вот ты садишься на пустой стул, и вдруг тоскливый вопль удерживает тебя в самой неустойчивой позе - ты чуть не задавил Пифа. Любое твое движение могло обеспокоить неприкосновенную тварь, и Полли кидалась утешать ее, самозабвенно бормоча что-то о неосторожных злых папах. Часто в самый разгар телеспектакля или бокса из детской, сверху, раздавался зов; в большинстве случаев Пифу хотелось попить. Когда, зайдя в кафе, мы вчетвером садились за столик, Полли отчаянно молила изумленную официантку принести пятый стул. Или в машине включишь сцепление, а дети тут же взвоют - оказывается, Пиф еще не сел, надо открыть дверцу. Как-то раз я отказался взять Пифа на прогулку и зря - моя жестокость омрачила весь день.

Для существа своей породы Пиф был не слишком долговечен. Он пробыл с нами добрую часть года, которая показалась нам длинней, чем была, а летом его обидели. Увлекшись более осязаемыми друзьями, Полли бессердечно покинула его, и в город мы вернулись вчетвером.

Я был рад его исчезновению, но пожалел беднягу, обреченного навеки бродить по пустынным пляжам Сассекса. И все-таки без него стало легче - кажется, и самой Полли. И вот теперь Мэри намекнула, что нам грозит еще один такой друг. Об этом страшно было и подумать.

– Да, - печально ответил я. - К счастью, этого быть не может. Пиф годится для маленькой девочки. Если одиннадцатилетний парень хочет кем-нибудь командовать, у него всегда найдутся мальчишки поменьше.

– Ох, надеюсь, ты прав, - неуверенно сказала Мэри. - Хватит с нас одного Пифа.

– Тут совсем другое, - продолжал я. - Если помнишь, Пифа вечно бранили, и он кротко терпел. А этот все ругает, обо всем судит…

Мэри удивилась:

– Как это? Я не понимаю…

Я повторил, как мог, все, что слышал.

Мэри нахмурилась.

– Ничего не пойму, - сказала она.

– Очень просто. В конце концов, календарь - условность…

– Нет, Дэвид! Для детей - нет! Для мальчика это закон природы, как день и ночь или зима и лето. В неделе семь дней, иначе быть не может.

– Мэтью примерно так и отвечал. Понимаешь, казалось, будто он спорит с кем-то… или с самим собой. В любом случае - дело темное.

– Наверное, он спорил с тем, что ему в школе сказали - учитель или кто еще.

– Да, наверное, - согласился я. - И все равно неясно. Кажется, теперь кое-кто хочет, чтобы в каждом месяце было по двадцать восемь дней. Но чтобы в неделе - восемь, а в месяце - тридцать два… нет, такого я не слышал. - Я подумал немного. - Ничего не выйдет. Куда-то надо деть еще девятнадцать дней. - Я покачал головой. - Во всяком случае, я не хотел бы раздувать из этого историю. Просто разговор мне показался необычным и все. А ты ничего не замечала?

Мэри снова опустила вязанье и пристально изучала узор.

– Нет… не то чтобы… Иногда он что-то бормочет, но бормочут все дети. Боюсь, я не очень прислушивалась… Понимаешь, не хотела помогать рождению нового Пифа. Но вот что важно: он теперь все время спрашивает…

– Теперь! - повторил я. - А раньше он не спрашивал?

– Сейчас - по-другому. Понимаешь, раньше он спрашивал, как все… А теперь…

– Я не заметил никаких перемен.

– Да, он и по-старому спрашивает, но еще и по-новому, иначе.

– Как же это?

– Ну, вот хотя бы: "почему у людей два пола?" Он говорит, зачем нужны два человека, чтобы сделать одного? И еще - "где Земля?" Нет, подумай - как это "где"? По отношению к чему? Он знает, что она вращается вокруг Солнца, но где само Солнце? И еще много другого - совсем не те вопросы, что прежде.

Я ее понимал. Раньше Мэтью спрашивал много и о разном, но интересы его были ближнего прицела, скажем "почему тут гайка?" или "почему лошади едят одну траву, а мы так не можем?"

– Взрослеет? - предположил я. - Кругозор расширяется?

Мэри поглядела на меня с упреком:

– Милый, я о том и твержу. Ты мне другое скажи - почему он расширяется, почему так вот, сразу, изменились у Мэтью интересы?

– А что? Ты как думала? Для того и ходят в школу. чтоб интересы стали шире.

– Да, да, - сказала она и снова нахмурилась. - Но это не то, Дэвид. Он не просто развивается. Он как будто перепрыгнул на другую дорожку… Стал другим, иначе на все смотрит. - Она помолчала, все еще хмурясь, и прибавила: - Надо бы знать побольше о его родителях. В Полли я вижу и тебя, и себя. Смотришь - и чувствуешь: что-то развивается. А с Мэтью не за что ухватиться. Не знаешь, чего ждать.

Я понял ее - хотя не очень уж верю, что в ребенке видны родители. И еще я понял, куда идет наш разговор. Через два-три раунда мы уткнемся в проблему среды и наследственности. Чтобы этого избежать, я сказал:

– Надо слушать и наблюдать - так, незаметно, - пока впечатления не станут отчетливей. Зачем зря беспокоиться? Может, это скоро пройдет.