В свободные минуты Олег не отходил от репродуктора. Фашизм скинул маску, и его настоящее лицо было омерзительно.

У Олега сжимались кулаки. Бездействие угнетало его. От репродуктора он бросался к бумаге и под голос диктора, сообщавшего о зверствах фашистов, о пожарах и горе, волнуясь, писал стихи.

Некоторые из них сохранились, остальные пропали.

На милую и горделивую,

На наш родимый мирный край,

На нашу Родину счастливую

Напал фашистский негодяй.

Все, как один, возьмём винтовки,

В бою не дрогнем никогда!

За нашу кровь, за наши слёзы

Мы отомстим врагу сполна!

Голосом, полным гнева, тоски и боли, Олег читал мне эти стихи.

Враг приближался к Краснодону. Всё тревожнее становилось в городе и на его окраинах. Начали готовиться к эвакуации. Моя сестра Наталья с детьми выехала далеко на восток. С шахт увозили оборудование.

Пока трест "Краснодонуголь" вывозил своё имущество, рабочие и служащие выехали в Верхне-Курмоярскую станицу - строить оборонительные рубежи. Выехал туда и мой брат Николай. Немцы были уже у Ростова.

Дома у нас собирались к отъезду; с минуты на минуту ждали эшелона.

Олег был единственным мужчиной в нашем доме, и на его плечи легли все заботы, связанные с эвакуацией.

Проходили дни. Эшелонов для населения не хватало: они шли на запад с войсками, на восток - с ранеными. Иногда проносились через станцию эшелоны с оборудованием шахт и заводов. Олег ходил на станцию, расспрашивал, нервничал, видя немецкие эскадрильи, сбрасывающие бомбы на мирные дома. В конце концов бездействие измучило его. Когда-то ещё будет эшелон, а он, здоровый парень, должен сидеть сложа руки!

Он начал просить меня отпустить его в Верхне-Курмоярскую станицу:

- Мамочка, пойми меня! Не могу же я в такие дни сидеть дома без дела. Там, вместе со всеми, я хоть какую-нибудь пользу принесу. Каждая минута дорога, а я ничего не делаю... отпусти меня, мама!

А я боялась за него. С каждым днём усиливалась бомбардировка нашего города и особенно - железных дорог. Я старалась уверить сына, что нужно подождать эшелон, ехать вместе, но он и слушать не хотел:

- Я доеду, я не маленький. А там, вместе с дядей Николаем, буду работать на укреплениях. Пусти же, мама!

Я стала собирать сына в дорогу. Вместе с Олегом ехал и его товарищ Николай Шелупахин.

Мысль о том, что Олег едет не один, подбадривала меня. Но всё же мы с бабушкой не могли удержаться, чтобы не заплакать.

Мы просили Олега беречься, слушать дядю Николая. Олег был очень нежен с нами, всё время шутил, просил не беспокоиться о нём.

- А вы, как только будет эшелон, сразу же выезжайте, - наказал он нам перед разлукой.

Тяжело было расставанье... Засвистел паровоз, ребята вскочили на подножки вагона. Олег снял кепку и махал нам до тех пор, пока поезд не скрылся за станционными домами.

Мы с бабушкой остались стоять на перроне.

Неизбывная печаль легла мне на сердце. Увидим ли мы его когда-нибудь? А тут ещё, как нарочно, в ту самую сторону, куда пошёл поезд, полетели фашистские самолёты. Вскоре мы услышали глухие разрывы бомб. Враг бомбил станцию Лихую.

Я горько расплакалась...

Дня через два после отъезда Олега крупные подкрепления наших войск пришли в Краснодон. Был дан приказ приостановить эвакуацию. Немцев отогнали от Ростова. Опасность миновала.

Через некоторое время все рабочие и служащие были отозваны с оборонительных рубежей в Краснодон на ремонт шахт.

Возобновили свою работу и детские сады. Я стала ждать возвращения своих.

В середине ноября отозвали Николая. Каков же был мой испуг, когда я увидела брата на пороге дома одного!

- Где же Олег?

- Разве ты не знаешь своего Олега? - устало улыбнулся брат. - Остался в Верхне-Курмоярской, он и Шелупахин. Без них, видишь ли, укрепления не закончат.

Только в конце ноября возвратились наконец Олег и Коля Шелупахин, возбуждённые, обветренные. Олег похудел, изменился, как будто бы сразу стал взрослым. Тревожные дни, какие переживала страна, резко отразились на сыне.

Это был уже не тот Олег - весёлый и жизнерадостный. Нет, передо мной стоял серьёзный, немного грустный юноша, уже познавший горе. Я видела, как он не находил себе места. Подолгу задумывался, разговаривал сам с собой.

Помню, как-то поздно вечером долго сидел он в углу дивана, подперев рукой подбородок, глядя куда-то далеко-далеко.

- Ты только, мама, подумай: нас, молодёжь, растили для большого дела. Все двери в науку для нас были открыты. Учись, путешествуй, работай! Всё для нас и ради нас. Понимаешь? И мы не знали ни капиталистов, ни помещиков вроде Кочубея, ни бедствий гражданской войны...

Вдруг он резко поднялся, начал быстро шагать по комнате, потом встал против меня:

- И вот, мама, я думаю сейчас о той нашей молодёжи... ну, о тех наших ребятах там, где уже немцы. Какая же у них, наверно, буря в душе! Школы закрыты, книги сжигаются. Иди в кабалу, в рабство, в темноту! Ну, нет! Не удастся это бандитам! Не станут наши люди на колени, никогда, ни за что! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! Правда, мама, хорошие слова?

Через несколько дней Олег пошёл в школу. Буднично прошёл первый школьный день. Не было прежнего увлечения занятиями, не было радости.

Но скоро на свет опять появился "Крокодил". Только теперь от былой весёлости его мало что осталось. "Крокодил" выметал метлой тех, кто в тяжёлое для Родины время ленился, прогуливал, не учил уроков.

Но всё-таки жизнь как-то налаживалась и входила в свою, теперь уже военную, колею.

ЗОЯ

У нас на квартире поселился комиссар, майор Василий Данилович Говорущенко. За несколько дней Олег близко с ним сошёлся. О многом они беседовали, но всегда заканчивали разговор о войне, о трудностях её, о неизбежной победе над врагами.

Как-то, морозным днём, Говорущенко принёс свежие газеты. Олег первый кинулся к ним. Перебирая их, сын увидел статью о геройском подвиге и смерти Зои Космодемьянской.

- Хотите, прочитаю вслух? - спросил он взволнованно.

Статья эта ударила Олега, кажется, в самое сердце. Как он ни старался закрыть глаза газетой, я заметила в них слёзы.

Кончив читать, он тихо сказал:

- Вот настоящая комсомолка!

Некоторое время он сидел, опустив голову, задумчивый. Может быть, в это мгновение он представлял себе мужественный путь Зои, а возможно, что именно тогда его сердце загорелось огнём мести, который уже никогда с тех пор не угасал в его груди.

Вдруг он поднял голову, взглянул на нас и сказал:

- Если бы и мне пришлось попасть в их руки, мама...

Он замолчал и молчал долго.

Помню, был обычный донбасский зимний день с морозом и резким ветром. За окнами лежал глубокий снег. Густой иней облепил сучья деревьев, окна в домах. Ветер тревожно высвистывал в трубе.

Долго в нашем доме говорили о Зое. Олег слушал, сосредоточенно думая о чём-то своём.

Когда пришли газеты с портретом Зои, Олег вырезал его, заботливо вставил в рамку и повесил над своей кроватью.

ГОСПИТАЛЬ

После уроков Олег с товарищами спешил в краснодонский госпиталь: читал раненым газеты и книги, для тяжелораненых писал письма родным и знакомым.

Комсомольцы объявили сбор посуды для госпиталя. Олег побывал во многих домах и в первую очередь, конечно, взял всё, что можно, из нашего дома.

В это время в квартире у нас жил военный врач - хирург Павел Петрович Кондратов. Это был спокойный, задумчивый человек, но, когда приходил Олег, он оживлялся и подолгу беседовал с ним, рассказывая об интересных операциях, о войне, о бойцах и командирах, лежавших в госпитале.

Помню, однажды Павел Петрович, всегда такой точный и аккуратный, пришёл домой с большим опозданием - в полночь, усталый, с запавшими глазами. Олег ещё не спал и спросил, что случилось. Павел Петрович рассказал, что он всё это время находился при молоденьком бойце, которому пришлось ампутировать обе ноги, иначе он бы умер от гангрены.