Казнь Филоты и убийство Пармениона заставили недовольных в греко-македонской армии замолчать. Однако раздражение не исчезло и летом 328 г., когда Александр находился в Маракандах, снова выплеснулось наружу. На этот раз выразителем оппозиционных настроений стал Клит – один из ближайших друзей царя (друзей не только по их положению в придворной иерархии, но и по характеру взаимоотношений с Александром). Клит, сын Дропида (по прозвищу Черный), был братом Ланики – кормилицы Александра. Он участвовал в войнах Филиппа II [Руф, 8, 1, 20]; традиция, отложившаяся у Юстина [12, 6, 10], именовала его стариком. Это был выходец из старинной нижнемакедонской знати, который, хотя и не мог претендовать на то исключительное положение, которое занимал Парменион, но во многом разделял его взгляды. В битве при Гранике Клит, командовавший царской илой и сражавшийся рядом с Александром, спас ему жизнь. При Гавгамелах он тоже возглавлял царскую илу. После казни Филоты осенью 330 г. Клит вместе с Гефестионом был назначен гиппархом всадников-дружинников [Арриан, 3, 27, 7], заняв, таким образом, пост, ранее принадлежавший Филоте.

Если учесть все обстоятельства, как предшествующие, так и в особенности последующие, можно предположить, что перед нами следствие политического компромисса царя со знатью. Назначая преданного ему лично и воспринявшего персидские обычаи Гефестиона [Плутарх, Алекс, 47], Александр ставил во главе конницы дружинников, важнейшего воинского формирования в его армии, средоточия недовольной македонской аристократии, своего человека. Назначение Клита должно было нейтрализовать в глазах македонской верхушки персофильские устремления царя.

Летом 328 г. Александр решил удовлетворить настойчивые просьбы Артабаза и освободить его по старости от обязанностей сатрапа Бактрии и Согдианы; эта должность передавалась Клиту [Руф, 8, 1, 19]. Положение сатрапа богатых окраинных областей созданной Александром державы было, разумеется, почетно и выгодно: вдали от центральной власти сатрап становился почти бесконтрольным правителем. Однако, делая Клита сатрапом, Александр удалял его из армии, отстранял от командования всадниками-дружинниками. Создается впечатление, что, как и в ситуации с Парменионом, назначенным в свое время на ответственный пост в Мидии, важная и ответственная, казалось бы, миссия представляла собой род почетной ссылки, что Александр хотел избавиться от человека, ставшего нежелательным и даже опасным.

Взрыв произошел на царском пиру во время праздника в честь Диониса. Как это обычно бывает в таких случаях, в пьяной откровенности произносилось немало льстивых речей, деяния Александра ставились выше подвигов, совершенных героями мифической древности, С удовольствием слушая, Александр сам охотно добавил, что и победа при Херонее в сущности принадлежит ему, только злоба и зависть Филиппа лишили его там славы победителя. Пирующие затянули песни; среди них была одна, в которой осмеивались македоняне, разбитые Спитаменом. Македонские аристократы почувствовали себя глубоко оскорбленными. Больше и громче всех негодовал Клит. Нехорошо, восклицал он, в присутствии врагов и варваров поносить македонян, которые и в несчастья все-таки выше своих противников. Называя трусость несчастьем, возразил Александр, явно провоцируя своего друга, Клит, разумеется, желает выгородить себя. Эти слова подействовали на старого воина как удар плети. Он грубо напомнил Александру о Гранике, где его «трусость» спасла царя от гибели. Вообще, продолжал Клит, он не позволит кощунствовать и принижать подвиги древних героев. Сам Александр ничего особенного не совершил; все сделали македонские воины, и они же возвеличили Александра, выдающего себя теперь за сына Аммона и отрекающегося от своего отца Филиппа. Особенно сильное воздействие на присутствующих оказало, видимо, то, что Клит не только осмелился произнести запретное имя Пармениона, но и отозвался о нем с похвалой, противопоставляя его царю. Александр вскочил. «Неужели ты думаешь, гнусная рожа, – закричал он, – что мне приятно слышать, как ты всякий раз о пас говоришь подобные вещи и призываешь македонян к бунту?». «Нам тоже неприятно, Александр, – отвечал Клит, – что мы получили такую награду за наши труды. Счастливы те, кто уже умерли, не увидев, как ливийские палки полосуют македонян и как македоняне просят персов пропустить их к царю». Начались брань и крики. Присутствовавшие старались унять ссору, но в этот момент Александр заметил, обращаясь к кардийцу Ксенодоху и колофонцу Артемию, но так, чтобы его слышали окружающие: «Не кажется ли вам, что эллины ходят среди македонян, как полубоги среди зверей?». Оскорбление вызвало новую бурю. «Пусть Александр не говорит обиняком, а высказывается прямо, – раздался снова громкий голос Клита, – и пусть не зовет на свои пиры людей свободных и откровенных, пусть живет с варварами и рабами, которые станут простираться перед его персидским поясом и беловатым хитоном». Швырнув в Клита яблоко, Александр бросился искать меч, предусмотрительно спрятанный телохранителем Аристофаном. Окруженный собутыльниками, умолявшими его успокоиться, Александр стал звать гипаспистов и велел играть тревогу. Трубач медлил, и царь отвесил ему оплеуху, восклицая, что он, Александр, оказался в положении Дария, арестованного придворными. Клит рвался к нему. Могла произойти драка, но Клита держали друзья, а потом Птолемей, сын Лага, вытащил его из зала и увел из крепости.

Оставив Клита проветриваться на свежем воздухе, Птолемей возвратился к царю. Клит вернулся через другие двери, декламируя стихи из Еврипидовой «Андромахи» [693–698]: «Беда, как скверно в Элладе повелось! Когда памятники в честь победы ставит войско, не деяние сражавшихся отмечается этим, но полководец снискивает славу, один он, который вместе с другими мириадами потрясает копьем; ничего не сделав больше, чем под силу одному человеку, он приобретает наибольшую известность…». Окончательно потеряв контроль над собой, Александр выхватил у ближайшего стражника копье и метнул его в Клита. Клит пал мертвым к его ногам. Протрезвление наступило мгновенно. Все источники единодушно говорят об отчаянии Александра, который даже пытался покончить с собой. Нам трудно судить, насколько внешние выражения этого чувства, запомнившиеся античной традиции, украсившей повествование всевозможными драматическими эффектами, были искренними. Остается фактом, что пьяная ссора с Клитом выплеснула на Поверхность глубокие расхождения между царем и его Македонскими приближенными, что Клит либо являлся, либо мог стать лидером оппозиции и говорил то, Что после гибели Филоты никто не смел высказывать вслух. Замыслам Александра и его претензиям он противопоставил греческую демократическую традицию и старомакедонские представления о царе как о первом среди равных. Трагическая смерть Клита от руки царя, сам царь в роли палача македонских аристократов – · такая ситуация могла оттолкнуть от Александра даже тех, кто по карьеристским соображениям склонен был его поддерживать. Бурная скорбь, отказ от пищи, оплакивание друга, покушение на самоубийство должны были убедить македонян, что царь глубоко раскаивается в содеянном ц что больше ничего подобного не повторится.