Воплощением невинности стояла я тогда перед открытыми воротами Атмора, в тот первый день, когда села на автобус в Лондоне и приехала сюда. Я не ожидала, что будет так легко пройти в ворота, но, приехав издалека, я все равно бы вошла на усадьбу, даже если бы там висела табличка, запрещающая вход.

В тот день я пошла по той же прямой дорожке, по которой шла сегодня, совершенно завороженная видом Атмора, греющегося в лучах летнего солнца. Лужайки были гораздо зеленее, чем когда-либо, клумбы цвели и были также более роскошными. Никто не остановил меня и не задал мне вопросов, но я не зашла так далеко, чтобы подойти к парадному входу и позвонить. Моя бабушка была дочерью деревенского викария, что едва ли давало право мне, ее внучке, вторгаться в Атмор.

На террасе никого не было. Я обогнула дом и очутилась в розарии сбоку от дома, где и обнаружила Мэгги Грэхем, которая была занята тем, что составляла букет из длинноствольных красавиц. Она увидела меня и приветливо улыбнулась. Я пробормотала свое имя и рассказала о своей бабушке и о том, как я выросла на ее рассказах об этих садах и парках.

— Стены старого холла все еще стоят, не так ли? — спросила я. — А окно часовни? Не могли бы вы… возможно ли… Я имею в виду, что через час отходит автобус, на котором я должна уехать в Лондон, и я…

— Конечно же, вы можете взглянуть, — охотно откликнулась она. — Проходите, я вас провожу.

Она почувствовала мое состояние, почувствовала, как мне неловко оттого, что я явилась непрошенной. Она поняла, что я получу большее наслаждение, если буду одна, поэтому подвела меня к дорожке, ведущей к тем местам, что я хотела посмотреть, и указала путь.

— И не забудьте о своем автобусе, — сказала она мне вслед. — Следующий отходит только завтра утром.

Я улыбнулась и кивнула. Ноги несли меня по дороге, по которой я часто совершала путешествие в своем воображении, будучи весьма романтичной девицей. Я воображала, что узнаю каждое дерево, мимо которого проходила, и, действительно, я увидела большую старую березу, о которой говорила бабушка. На ней были вырезаны инициалы давно забытых любовников, которые теперь оказались высоко над землей.

Дерево вызвало во мне чувство собственной незначительности. Оно напомнило мне очень ясно о том, что я должна торопиться совершить что-нибудь стоящее. Жизнь проходит так быстро. Где теперь эти любовники? Где был тот первый из Атморов, который обнаружил этот лес и построил в его глубине елизаветинский особняк, руины которого все еще прячутся в этих лесах?

Последний поворот дорожки — и вот совершенно неожиданно передо мной открытое пространство. Частично оно поддалось наступлению разрастающегося леса: зеленый ковер покрывал старые камни, груды выпавших кирпичей, почти скрывая их от глаз. И только там, где остались обгоревшие и разрушенные стены часовни, деревья, казалось, отступили, и только трава расстилалась подобно зеленому мягкому полу. Между разрушенных стен высоко вздымалась в небо, четко выделяясь на его фоне, огромная арка окна.

Зрелище было таким красивым, что я с трудом могла перенести его. Я ступила на зеленый ковер и села, скрестив ноги, на траву, так, чтобы я могла лучше рассмотреть замечательную арку, которую возвели здесь сотни лет назад те, кто знал толк в красоте.

Ни один камень из арки не выпал, и она, как и прежде, вздымалась вверх острием, в котором сходились ее дуги, чтобы затем, плавно закругляясь, опуститься вниз. За окном лес отступил на некоторое расстояние, так что я могла сидеть на травянистом полу и взирать сквозь окно на простор голубого английского неба. Я сидела так тихо, что птички подходили близко ко мне, прыгали по стене, и всюду вокруг меня раздавалось их пение. А так как я очень хотела услышать соловья, я была уверена, что особенно красивая песня, которую я слышала, была именно соловьиной.

Я сидела и слушала пение, и вдруг пролетел реактивный самолет, белым следом своим перечеркнув небо в проеме арки и таким образом как бы оставив подпись моего, настоящего времени на далеком прошлом. И это не казалось случайностью. Именно здесь особенно чувствовалась связь времен, что и подтверждал белый след на небе. Другие люди были здесь до меня и оставили свои отметины, свое наследие. Другие будут после меня, и если в моей жизни будет какой-то смысл, то они смогут извлечь из нее пользу, потому что я тоже жила.

Я никогда ничего подобного не чувствовала раньше, хотя, в отличие от моих сверстников, которые, казалось, отмахнулись от прошлого и жили только настоящим, я выросла с чувством истории. Но теперь я впервые ощутила бесконечность жизни. Даже моя короткая жизнь, мгновенная вспышка во времени, была частью чего-то большего, которое будет продолжаться независимо от того, какие новые формы оно может принять в будущем. В эти короткие мгновения, сидя на траве на месте, которое было давным-давно сожжено, я почувствовала ликующую радость жизни, которая переполняла меня, чувство, испытанное мною впервые.

Конечно, такая интенсивная вспышка чувств должна была быстро погаснуть, но, пока я сидела тут, невидимые нити истории стали сами собой связываться в моем сознании в цветистый клубок. Здесь, на этом самом месте, перед сводчатым окном часовни, Джон Эдмонд Атмор сражался за то, что он построил, за то, во что верил, за безопасность своей жены и детей. Сражался с мечом в руках и был смертельно ранен, а пламя жадно пожирало Атмор Холл.

Я настолько перенеслась в то время, когда ревело пламя пожара, звенела сталь мечей, крики людей эхом отдавались в окружающих лесах, что когда по-современному одетый человек оказался в поле моего зрения, то и это не вернуло меня к реальности. Я просто восприняла его как часть сцены и заговорила с ним соответственно.

— Так вот где он сражался в своей последней битве, первый из Атморов, — сказала я, встав на колени и указывая рукой на арку. — Джон Эдмонд сумел убить Глэнбери на этом самом месте, подхватил на руки Маргарет и, хотя он был смертельно ранен, выпрыгнул из окна, которое уже было разбито мечами вандалов. Я знаю, что ему удалось унести ее в лес в безопасное место, но мне бы хотелось узнать, где же он умер? Интересно, хранится ли все еще в Атморе его меч?

Человек, который возник передо мной, ответил мне серьезно:

— Я могу показать, где он умер. Я даже могу показать вам его меч.

— Правда? Мне бы так хотелось все это увидеть! — воскликнула я, возбужденная оттого, что история ожила. — Единственное, чего я не могу понять, это следующее. Окно находится очень высоко, я полагаю, что так было и во времена Атмора. Как же он сумел, смертельно раненный, подхватить Маргарет и выпрыгнуть из окна, как о нем рассказывают?

Высокий мужчина смотрел на меня сверху вниз и под пристальным взглядом его голубых глаз я осознала, что я была здесь посторонняя, которая пытается рассказать историю, связанную с этим местом, человеку, который сам живет в Атморе. И, тем не менее, выражение его глаз не было сердитым, в его голубых глазах теплилась улыбка. И прежде, чем я успела встать, он набросился на меня, схватил меня на руки, легко подбежал со мной к окну, поднял меня и поставил на ноги позади окна. Затем он перепрыгнул через подоконник и встал рядом со мной.

— Я думаю, что это было сделано так, — сказал он. — История, возможно, все приукрасила. Я любил играть здесь, когда был мальчиком, и смог проделывать подобные трюки. Известно, что смертельно раненный человек в отчаянии может совершать героические поступки, а ему отчаянно хотелось спасти Маргарет. Но сама она была цела и невредима, так что я сомневаюсь, что он ушел в лес, неся ее на руках. Скорее всего, она поддерживала его на всем протяжении пути. К счастью, детей они успели отослать далеко отсюда, и они не были свидетелями жестоких сцен. Пойдемте, и я покажу, куда скрылись Джон и Маргарет в тот день.

Было совершенно естественным идти с ним, и было совершенно естественным то, что мы воспринимали друг друга, как нечто само собой разумеющееся. Тропинка под сводами берез и дубов была все еще видна и сейчас. Пройдя совсем немного, мы вышли из леса на небольшое открытое пространство.