Милорд и миледи повздыхали, недовольно поворчали, но потом съели поджаренные хлебцы, снаружи обуглившиеся, внутри холодные и волглые, короче говоря, совершенно неудавшиеся – обильно намазав их маслом и домашним вареньем Марты, но без единой жалобы. А это, разумеется, самый лучший подарок, какой только может получить ребенок, – высокую оценку своих стараний, пусть и ценой некоторой жертвы со стороны тех, кто дает эту оценку. Нелл потискала всех троих – милорда, миледи и Марту, – а их темный владыка держался на почтительном расстоянии.

Саймон провел Рождество с Хелен – они старались ради Эдварда восстановить свои отношения. Саймон объяснил, что в объятия Салли его толкнула холодность Хелен, что Хелен достаточно только слово сказать, и он с Салли больше никогда не увидится. Хелен сказала: «Какое слово?», и он рассердился и не смог ответить «люблю». Вот так удобный момент для примирения пропал втуне. Хелен хотелось говорить о Нелл, о том, что Рождество – это ее день рождения, но она знала, как Саймон не хочет, чтобы это имя произносилось вслух, а потому расстроилась. И хотя они весело и мило разговаривали за индейкой, сидя под рождественскими украшениями, а позже поехали выпить с друзьями и все соглашались, что желтая пресса сплошная гнусность, так что обращаться в суд не следует, чтобы не придавать газетной лжи хоть какое-то правдоподобие, ничто поправлено не было. В сердце Хелен осталась тупая боль непризнаваемого горя и возмущение, а в сердце Саймона – свирепые муки неудовлетворенности. Вопроса о разводе не вставало. Что это дало бы? А Эдвард? Хелен казалось, что ее жизнь записана на видеопленку, но кто-то нажал кнопку «стоп» и пленку заело на не слишком приятном кадре. Жуткое ощущение! Эдвард рос, менялся, а она нет. Впрочем, она послала Артуру Хокни рождественскую открытку с довольно милой елкой, обведенной серебром, а от него получила открытку с Эмпайр-Стейт-билдингом в снегу и Кинг-Конгом в венке из остролиста. Поставить эту открытку на каминную полку она не могла: а вдруг Саймон увидит и поймет, что она все еще поддерживает с ним отношения.

Нет вестей – хорошие вести, уверяла она себя. Но отдавала себе отчет, что Нелл вряд ли ее узнает, ведь уже столько времени прошло с тех пор, как они расстались. Или, точнее говоря, с тех нор, как Нелл у нее насильственно отняли. Каждый вечер Хелен молила Бога, чтобы Он помог ее дочери, где бы она ни находилась, но если бы вы спросили Хелен, верит ли она в Бога, то она ответила бы осторожно: «Я не знаю, что именно вы подразумеваете под словом «Бог». Если вы говорите об ощущении «все это не так просто, как кажется на первый взгляд», тогда, пожалуй, я верю. Но и только».

Слишком мало, скажут некоторые, чтобы удовлетворить ревнивого и требовательного Бога. По образу и подобию которого явно был сотворен Саймон при всей его мягкой манере держаться.

Однако, читатель, факт остается фактом: Нелл просто не была сотворена для мирной жизни. Всегда одно и то же. Судьба дает ей небольшую приятную передышку, а затем закручивает в смерче и опускает на совсем иную и отнюдь не обязательно приятную тропу. Удача и неудача, когда речь шла о Нелл, вечно наступали друг другу на пятки и хватали за пятки ее.

В раннем детстве с нами случается то одно, то другое, а сами мы тут ни при чем. У нас нет возможности контролировать свою судьбу. События наваливаются на нас помимо нашей воли. И, читатель, это происходит с нами не только в начале жизни, но и на ее исходе, как бы мы ни старались. Мы будем любить и будем любимы или потерпим крах в любви; будем жить то в нищете, то в богатстве или существовать на стабильный предсказуемый доход; будем всю жизнь экономить или всю жизнь мотать. (Имей десять пенсов в 10 лет, и будешь иметь 100 фунтов в 20, и 1000 фунтов в 30. Кредит обрести будет легко – как и тревогу.) Жить под вечной угрозой несчастных случаев и катастроф или почти их не ведать. В некоторых из нас норовит ударить молния, и потому нам лучше не играть в гольф под грозовыми тучами, а другие в грозу расхаживают от лунки к лунке с полной безнаказанностью. Если нам хочется узнать свою судьбу, достаточно оглянуться на детство, ибо, когда мы взрослеем, события словно редеют, схема их слишком расчленена, слишком знакома и потому практически невидима. Вот только ощущение, когда резинка в нашей юбке лопается и она соскальзывает нам на колени – ах, как скверно! – но, к счастью, рядом никого нет – ах, хорошо! – но ведь это уже было… Как мне знакомо это ощущение – о да, вы правы, это уже было! И случится снова: более того – много раз, прежде чем вы умрете. Вновь из-за горизонта возникнет мистер Единственный, пусть в гостиной дома для престарелых, и окажется мистером Не Тем. Миссис Не Та будет вынимать вам на завтрак из тостера одни угли, а когда по этой причине вы сменяете ее на миссис Единственную, миссис Единственная будет делать то же самое. Ваша судьба – получать из тостера на завтрак одни угли.

Мы можем научиться добродетелям, практикуясь в них, разумеется, можем. Мы можем выработать привычку быть смелыми (даже самые робкие из нас), делая над собой усилия, необходимые, чтобы пробудить в себе мужество; выработать спокойную доброжелательность – не поддаваясь раздражению; выработать умение спасать чужое самолюбие ценой собственного; терпение, принуждая себя склонять голову перед судьбой; научиться тасовать карты и не винить других; и отскребать обуглившуюся часть ломтика, и подавлять гордость, и просить миссис Не Ту простить нас, и практиковать великодушие, а не скупость, когда речь пойдет о сумме ее алиментов. Однако судьба, внутренняя схема судьбы, лейтмотив (его почти можно назвать так!) нашей жизни остаются прежними. А потому не барахтайтесь напрасно. Примите свою судьбу, постарайтесь наилучшим образом разыграть сданные вам карты. Только это вы и можете сделать.

Вините звезды, если вам нравится. Вините излишнее сближение Марса Нелл с Солнцем, под знаком которого она родилась. Или вините предыдущую ее жизнь, если это вас устроит больше. Видимо, она совершила в ней несколько очень хороших поступков и несколько очень плохих. Или же вините дисгармонию генов, бурлящую смесь крови Клиффорда и Хелен. Или же взгляните на ситуацию просто и скажите: угодив к такой чокнутой парочке, как де Труаты, добра не жди! Что-нибудь да случится.

Ну и, конечно, случилось. Дело было так.

Маркиза в отчаянном стремлении вернуть себе юность и красоту – и не просто из тщеславия, но чтобы стать совсем уж правдоподобной матерью для крошки Нелл, затеяла черную мессу с применением пентаграмм, огня, крови летучих мышей (а ее добыть, как вы прекрасно понимаете, куда сложнее, чем кровь агнца) и корня окопника. Маркиз вздохнул, но облекся, как положено, в черное с серебром одеяние, а Марта простонала «неужто опять!» и согласилась махать кадильницей, в которой таинственные ароматические травы горели на тлеющих древесных угольках. (Общий возраст этой троицы перевалил далеко за две сотни лет; полагаю, нельзя винить людей за то, что они пробуют все способы вернуть утраченную юность, хотя, конечно, их можно обвинить в безрассудности.) Церемония должна была начаться при первом ударе часов, отбивающих полночь, в Большом Зале старого замка.

Крошка Нелл мирно спала у себя в башне и не подозревала ни о чем из ряда вон выходящем. Снаружи ухала сова, стенал ветер, а над башнями замка словно бы сгущались и клубились черные тучи, хотя я полагаю и безусловно надеюсь, что причиной были погодные условия, а никак не призывы к дьяволу явиться.

Однако я обязана все-таки сказать, что ночь выдалась на редкость жуткая. Воздать ей должное не мог бы и фильм ужасов. Полуночные деревья бешено раскачивали вершины, точно стараясь вырвать свои корни из земли и умчаться с ветром куда угодно, лишь бы не оставаться здесь, а замковые кошки прятались под той источенной жучком, пропаутиненной старинной мебелью, какую могли отыскать, и их желтые дьявольские глаза мерцали повсюду.