В этот вечер Анджи обедала с Сильвестром, своим непылким, домашним, критикующим живопись любовником, и думала, какой же он унылый зануда, и удивлялась, почему он не пойдет в открытую, и просто не удалится с их красивым молодым официантом, вместо того чтобы старательно делать вид, будто он на него вовсе не смотрит. Да, в своей постели Анджи Сильвестра не хватится. Иногда они обсуждали вопрос, не пожениться ли им. Они хорошо ладили, интересы и занятия их совпадали; им было удобно жить под одной крышей в разных частях света, поскольку это уполовинивало страховые взносы, которые каждый платил за свою личную коллекцию; им нравилось вместе пить по утрам апельсиновый сок и черный кофе и с волнением изучать цены на произведения искусства. Он сопровождал ее туда, она сопровождала его сюда, поддерживая таким образом достоинство друг друга. Как пара они получали вдвое больше приглашений, чем получали бы поодиночке, а оба любили бывать на людях. И они вместе устраивали приемы – для частных меценатов и критической элиты Мира Искусства, получая от этого значительное удовольствие. Но больше того? Нет. (Но, читатель, разве вы не удовлетворились бы этим? Я бы, по-моему, вполне удовлетворилась, вращайся я в подобных кругах – забудьте продавщицу в булочной, забудьте главу местного охотничьего клуба. Важно, с кем вы завтракаете.)

– Ты выглядишь изумительно, – сказал Сильвестр Анджи, и было бы странно! Она же в конце концов уплатила харродскому парикмахерскому и косметическому салону 27 фунтов, хотя на самом деле счет, включая седую прядь, электролиз и новую чудотворную маску, составил 147 фунтов, а 147 фунтов способны намного изменить внешность женщины к лучшему даже по нынешним ценам. Мы же говорим о тогда, о том, что было пятнадцать лет назад! Добавьте еще настоящие в 18 каратов золотые серьги и редкостное ожерелье червонного золота в сочетании с платьем из дорогого черного кашемира (довольно закрытое, ведь кожа у нее, куда ни кинь, была тусклой). Нет, вы ее недооцениваете! Во всяком случае, годы научили Анджи если не как себя вести, то как одеваться.

В этот вечер Анджи и Сильвестр потратили тридцать четыре фунта на свой обед вдвоем. (Свыше сотни фунтов по нынешним ценам.) У Анджи был отличный аппетит, они отправились в довольно роскошное итальянское заведение в Сохо, где перец к их спагетти мололся в огромной старинной ручной мельнице, а сыр был самым лучшим пармезаном – мягким, как и положено свежему пармезану, доставленным утренним самолетом из Италии. Перед едой они выпили порядочно джина с тоником, за едой – отличного вина, а после еды – очень-очень старого портвейна, который значительно увеличил итоговую цифру в счете.

В тот же вечер (в Лондоне) Саймон и Салли Агнес ели на второй завтрак (в Токио) суси, а Салли потребовала к сакэ еще шампанского, в результате чего Саймон собрался с духом и сказал ей, что, по его мнению, им больше не стоит видеться. Сплетни, объяснил он ей, расстраивают Хелен. Саймон говорил мягко и тактично, насколько было в его силах, но как можно изложить подобное по-доброму? Салли выплеснула ему в лицо стаканчик теплого сакэ, и хотя количество было невелико – японцы пьют много, но всегда понемножку, понемножку – капли этого напитка угодили на довольно старинный занавес у него над головой.

«Писачка заливает зенки писаке, – гласила шапка в желтейшем из желтых листков, – при разрыве угандийских отношений!» Ну нигде не укрыться! Нигде нельзя спрятаться от посторонних глаз. Даже – вот то-то, что даже – в тихом ресторанчике посреди Токио!

Саймон чувствовал себя обязанным возместить ресторану хотя бы часть расходов по чистке – без малого пятьдесят фунтов. Он позвонил Хелен в Масуэлл-Хилл в 9 часов вечера по лондонскому времени, но Хелен не взяла трубку. Трубку взял Артур Хокни. Артур сказал Саймону, что сидит с Эдвардом по просьбе Хелен. Артур, естественно, не сказал Саймону, что Хелен ужинает с Клиффордом, но каким-то образом Саймон понял это. С кем еще Хелен согласилась бы встретиться с места в карьер, оставив бесценного Эдварда под присмотром – подумать только! – Артура Хокни? А что, если у Эдварда начнется круп, как порой случается? Хелен редко уходила куда-нибудь по вечерам из опасения, что у Эдварда начнется круп. А теперь вдруг за ним приглядывает Артур Хокни? Саймон прекрасно знал о том, что Хелен иногда встречается с Артуром, что она по-прежнему отказывается поверить в смерть Нелл. Артур виделся Саймону сообщником Хелен, что отнюдь не придавало ему симпатии в его глазах. Саймон вылетел домой первым же рейсом – еще до истечения часа. Его брак необходимо было перевести на должные рельсы – и без проволочек.

Клиффорд повел Хелен в ресторан «Фестивал-Холл», отчасти в расчете, что знакомых там не встретит, а отчасти из-за того, что из его окон открывался лучший в Лондоне вид, хотя он не входил в число самых модных злачных мест в мире. Вначале и Клиффорд, и Хелен говорили мало. Клиффорд думал о том, что она поразительно красива, даже красивее, чем ему помнилось. Было что-то такое в кротком, нежном, почти покорном наклоне ее головы… Но он же знал, какой упрямой, злобно мстительной (его собственные слова!) могла она быть, он знал, что это выражение чистоты, надежности – один обман. Она бесчестна, развратна, пуста! Разве нет? Ну а Хелен знала, что нежная внимательность Клиффорда лишь скорлупа, что его обаяние – уловка, ловушка, что нынче он обольщает ее сладкими речами только для того, чтобы завтра истерзать, изранить, уничтожить. И между ними стоял образ Нелл, ребенка, которого они любили, но не так, как надо, потому что любовь эта утонула в боли, оскорбленной гордости и ненависти – ведь их неразумная злоба, их разочарование друг в друге привели к тому, что они ее лишились. Как же могли они говорить обо всем этом? Но поскольку самое важное приходилось обходить молчанием, они должны были ограничиваться разными пустяками. И все равно, пока они неловко обменивались мнениями о модах и текущих событиях, что-то еще рвалось наружу – быть может, просто память о нескольких ошеломительных идеальных месяцах, которые много лет назад они провели вместе, не поддавалась никаким усилиям стереть ее. Клиффорд схватил руку Хелен, протянутую к бокалу, и не выпустил, а она не попыталась ее отнять.

– Я хочу поговорить о Нелл, – сказал он.

– Я не могу поверить, что она умерла, – сказала Хелен. – И говорить о ней как о мертвой не буду. Ведь тела ее так и не нашли.

– Ах, Хелен, – сказал он, расстроившись из сочувствия к ней, – если ты хочешь верить в это, то, конечно, верь. Если тебе так легче.

Столь нежданная доброта вызвала у нее на глазах слезы.

– Саймон не позволяет мне верить в это, – сказала она.

– Он ведь журналист, – сказал Клиффорд, благоразумно не назвав его недоростком, – а в характере журналистов ставить все точки над «i». Ты с ним несчастлива.

– Да, – сказала Хелен и удивилась тому, что сказала это.

– Так почему же ты все еще с ним?

– Из-за Эдварда. Ведь если я оставлю Саймона, с Эдвардом случится что-нибудь ужасное.

В ней жил суеверный страх, не рассуждающий, леденящий. Он понял и это.

– Нет, – ответил он твердо. – Нелл умерла из-за меня, а не из-за тебя. И Саймон будет вести себя лучше, чем вел я, это тоже в его характере.

– Да, конечно, – сказала она и умудрилась улыбнуться. Потом встряхнула головой, словно стараясь избавиться от помехи слуху, от тумана в глазах.

– О Господи! – сказала она. – С тобой я чувствую себя такой живой! Жизнь накатывается на меня со всех сторон. Что мне делать?

– Поехать домой со мной, – сказал он. И конечно, она поехала, совершенно забыв про Артура, а если все-таки и не совсем, то уж, во всяком случае просто выкинула его из головы.