"Джонатан Уайлд" написан в жанре биографии, но это не "подлинная" биография, какой внешне пытался сделать свое жизнеописание Дефо: это сатирическая биография. Герой ее из числа тех счастливцев, что до конца прошли дорогу Величия, у начала которой мы стояли в "Путешествии". Именуя низость безмерно падшего человека величием и соответственно перестроив всю шкалу оценок, писатель создал емкий сатирический символ продажности и бесчестия, ни разу не усомнившихся в своей законности: в этом мире они торжествуют. Властительная самоуверенность этой разбойничьей прослойки заявила о себе в "Опере нищего" (Филдинг очень многим обязан ей) такими словами: "То, что мы берем, принадлежит нам по закону сильного и праву победителя". Я не решусь предположить, что "джентльмены удачи" читали Шекспира, но не то ли говорит и Ричард III: "Кулак нам совесть, и закон нам меч"? Так что свое побратимство с "верхами" эти "низы" отлично сознают, им ведомо, под какими богами они ходят. Кого поминает Филдинг в связи с Уайлдом? Александра Македонского и Цезаря. Не очень приметный в "Путешествии", здесь Александр то и дело освящает своим авторитетом злодеяния Уайлда. Едва ли будет преувеличением сказать, что он соучаствует в них. Так уточняется понятие "истинно великого человека, будь то завоеватель, тиран, государственный деятель или же плут".
Когда Уайлд присягает в верности "кардинальным добродетелям" - это смешно, но это еще не сатира. Сатира в том, что он истово в это верит и не видит разницы между своей моралью и моралью "великих мужей" прошлого и настоящего. Сказать, что в шайке Уайлда (как вообще в преступном мире) свои законы, будет не совсем правильно: здесь те же законы, что и в мире официальном (в "легальных сообществах", как подскажет сам Уайлд), разве что нравы погрубее и пооткровеннее. Здесь так же нанимаются "руки" для исполнения "работы" и так же прижимисто оплачиваются ее результаты - с тем чтобы "руки" не избаловались и, работали дальше. Здесь так же безжалостно избавляются от тех, кто, не оценив мудрости и заслуг "работодателя", выказали неблагодарность и искали своей корысти. В железном кулаке держит свою банду Уайлд. Время разбойной вольницы миновало. Распри по случаю присвоенных подручными вещей, если они не решаются кулачными аргументами, неизменно выливаются в прения с политической окраской. В главе "О шляпах", кажется, и сам Филдинг забыл, что пишет об уголовниках, и со всей страстью обрушился на принципы ("разные головные уборы"), исповедуемые, по взаимной договоренности, противными сторонами - дабы легче было вводить толпу в заблуждение. Или глава "Любопытные анекдоты из истории Ньюгета": любому тогда было ясно, что победа Уайлда над Джонсоном - это отражение старой, еще 1730-х годов, борьбы Уолпола с Ч. Таунзендом, завершившейся полным торжеством Уолпола. Но вчитаемся в этот "анекдот" внимательнее. Уайлд облачается в "пышные одежды", совлеченные с Джонсона, однако костюм оказывается не по нему: халат не греет, жилет велик, шляпа тяжела. Если по-прежнему считать, что Уолпол - это Уайлд, а Джонсон - Таунзенд, то возникает недоразумение: почему костюм ему не впору, если Уолпол, по мнению даже своих недругов, был более приспособлен к своей должности, чем Таунзенд (что и доказала его тогдашняя победа)? Дело в том, что Филдинг уже подключил события недавние - падение Уолпола и перемены в кабинете, когда в кресло премьера сел граф Уилмингтон, талантами государственного человека действительно не блиставший. Вот он-то и скрылся теперь под маской Уайлда-победителя, а развенчанный Джонсон - это Уолпол. Эта смена масок подана намеком, но в том и сила политических аллюзий, что они неопределенны и двусмысленны, так что их прямое толкование как бы доверяется читателю: думайте!
Сегодняшний читатель не расчувствует всей прелести этой игры - да в этом и нет нужды. Злободневные намеки погасли, и мы воспринимаем "Джонатана Уайлда" как сатиру на плутовство, поразившее общество сверху донизу. И Уайлд - символ этого плутовства, изощренного и виртуозного, подлинно достигшего высот величия. Это почти инфернальный образ, и отчасти правы критики, ставящие его на одну доску с Сатаной из поэмы Мильтона. Во всяком случае, он дьявольски находчив и остроумен. Его стратегическое дарование удостоверил, ни много ни мало, А. В. Суворов, подкрепивший однажды свой маневр ссылкой на "правило Ионафана Великого - отлагати мщение до удобного случая". Мы не располагаем авторскими признаниями, но, думается, Филдинг должен был любить этого героя, как Гоголь любил своих монстров. Ведь Уайлд - движитель интриги, и Филдинг возжигает от него не только сатирические молнии, но и просто комические шутихи (как его разговор с новоиспеченной супругой Летицией или унесенный на тот свет штопор). Уайлд - герой без психологии, Филдинг рассмеялся бы при мысли, что у Джонатана есть "душа". Злодей - он и есть злодей. Некоторое шевеление совести он пресекает по команде из головы. Его чувства элементарны: любовь - это известного рода голод, верность - это взаимовыгода. Вопрос об "исправлении" Уайлда не может и возникнуть (а уж какие негодяи тогда возрождались к новой жизни!): Уайлд, собственно, даже не злодей, а само воплощение зла. И антиподом его выступает, естественно, воплощение добра - бывший школьный приятель, а ныне ювелир Хартфри. Своей образцовостью он давно раздражает критиков, отказывающих ему в правдоподобии. Но ведь все, что происходит с ним по злой воле Уайлда, совершенно правдоподобно. Он доверился негодяю, тот свел его с другим негодяем, последний его обобрал, а первый еще добавил - и вот Хартфри банкрот. Должники, кредиторы и друзья от него отвернулись, поручительства у него нет - и вот он в тюрьме. Машина правосудия работает с отменной расторопностью - и вот он уже на пороге смерти. Кто виноват - Уайлд? Не только: виноват и сам Хартфри. Он плохой купец. Его Доверчивость к людям, мягкость с должниками, щепетильность в вопросах чести - на что он рассчитывал, имея такие качества? С ними хорошо, пока все хорошо, но такого не бывает, когда рискуешь, - а без риска ты не купец. Но довольно о "добродетельном купце", важно другое: обыкновенный человек, не герой, Хартфри устоял против зла и явил то обыкновенное величие, которое не надо ставить в кавычки. И это - правда, хотя бы и оставались сомнения в правдоподобии средств. Но радужный финал не может отменить Уайлда и его страшной правды.