Но звон оружия сопровождался не только пожарами и разрушениями. Завоевания расширяли кругозор. Если не побежденных, то уж во всяком случае победителей.

Триумфальный марш Александра Великого отодвинул пределы «обитаемой земли» до притоков Инда (р. Сатледж) и окраин Согдианы (современной Ферганской долины). Географическая наука пополнилась богатейшими сведениями. Правда, не слишком новыми. Македонцы покорили народы, умевшие хранить тысячелетние культурные традиции. А древние шумеры, вавилоняне и индийцы все-таки имели некоторое представление о собственной стране.

Походы Юлия Цезаря открыли римлянам Галлию, часть Британии и Германии. Римские гарнизоны обосновались в отдаленных крепостях на Рейне, Дунае, Евфрате. Купцы бесстрашно завязывали сношения с племенами на границах Римской республики, уже созревшей для того, чтобы превратиться в империю.

Во все концы державы мчались вестники, курьеры, не спеша двигались чиновники, представители власти, несокрушимой поступью шли легионы. Инженерное искусство превращало исхоженные тропы в первоклассные дороги. Их осваивали и путешественники.

Когда-то этим целям служил лишь корабль.

В Древнем Египте, например, не знали слова «путешествовать» в буквальном его значении: «совершать путь пешком, по суше». Египтяне говорили: «идти вверх» или «идти вниз», и все понимали, что имеется в виду плавание по Нилу — к верховьям или к дельте. Иного способа передвижения не существовало. Как и иного пути.

Повозками в ту пору пользовались редко. Богатые египтяне, отправляясь куда-нибудь недалеко, превосходно обходились носилками и с наслаждением внимали трогательным в своей «неподдельной» искренности словам песни, рвавшейся из восторженных глоток рабов: «Мы охотней несем нагруженные носилки, чем пустые, — так любим мы наших господ».

Обычный же смертный, лишенный таких помощников, отправлялся в путь, надев сандалии, захватив плащ и взяв в руки посох. Для энтузиастов подобного рода техника путешествий на протяжении веков не изменилась как на Востоке, так и в Элладе.

Состояние дорог мало интересовало египтян и греков. Для персов же оно составляло предмет особой заботы. Персидская деспотия поглотила многие, некогда прославленные государства. Власть «царя царей» простиралась от Эгейского моря до Индии. Она опиралась на армию и чиновничество и требовала покорности и дисциплины. Она нуждалась в точной информации, чтобы знать обо всем, что происходит в самых глухих уголках сатрапий.

В V веке до н. э. Геродот назвал почтовые тракты персов лучшими в мире. Крупнейший из них пролегал между Сузами, летней резиденцией царя, и Сардами, бывшей столицей Лидийского государства. Днем и ночью на протяжении 2100 километров спешили гонцы с донесениями и приказами, на ста одиннадцати станциях меняя лошадей. Такие же дороги связывали Сузы с Экбатаной, столицей Мидии, и Вавилоном.

Персов, как и остальных негреков, эллины считали варварами. Но, с точки зрения этих варваров, подвиг вестника, который в 490 году до н. э., пробежав от Марафона до Афин (около сорока километров), сообщил афинянам о победе и упал замертво, был явной дикостью.

В эпоху Страбона к услугам подобных скороходов уже не прибегали. По бесчисленным дорогам двигались колесницы, повозки, крестьянские телеги, скакали всадники, брели мулы и ослы. Дороги тщательно планировались, их покрывали гравием или мостили, снабжали кюветами. Основная магистраль вела из Британии через всю Европу в Иллирию (на Балканах), затем в Малую Азию, Сирию — до Индийского океана. Другой путь шел из Кадиса через Пиренеи, Галлию и Юрские горы к Виндобоне (Вене). 90 тысяч километров главных и 150–200 тысяч километров второстепенных трасс — вот что оставили римляне в наследство средневековой Европе и Византии.

Но больше всего гордились они двухколейной Аппиевой дорогой, построенной в конце IV века до н. э. Аппием Клавдием (который, кстати, провел в Рим и первый водопровод). Дорога тянулась сначала на юг до Капуи. Позднее ее продолжили до Тарента и Брундизия, на Адриатическом побережье (в Калабрии). Свыше пятисот километров этой, по словам Страбона, «наиболее часто посещаемой путешественниками дороги» он исходил из конца в конец, хотя «исходил», вероятно, звучит не очень точно. Не исключено, что иногда он и в самом деле двигался пешком. Во всяком случае в своей книге он авторитетно утверждает, что от Брундизия до Тарента — всего лишь один день пути «для человека, путешествующего налегке». Как правило же, люди, более или менее обеспеченные, пользовались транспортом. Богачи — собственным, остальные — наемным. Раздобыть двух- или четырехколесную повозку не составляло труда: во многих городах специальные корпорации промышляли тем, что сдавали напрокат экипажи вместе с вьючными животными и погонщиками в придачу.

Если корабль, доставивший Страбона в Италию, бросил якорь в Брундизии, «куда прибывают все, чей путь лежит в Рим», то в столице тот мог появиться дней через десять. Вряд ли он особенно торопился. Во-первых, не было нужды. А во-вторых, он хотел, вероятно, по дороге все внимательно осмотреть и запомнить. Как знать, не тогда ли зародилась у него мысль собрать воедино сведения о разных краях, дополнить их собственными впечатлениями и написать книгу, одинаково похожую на исследование и путевой очерк!

«Поблизости от Таррацины (Террачина), если идти по направлению к Риму, вдоль Аппиевой дороги проведен канал, во многих местах наполняющийся водой из болот и речушек». «Город Ланувий лежит на правой стороне Аппиевой дороги, откуда видно море». Так явно мог писать только очевидец, не спеша оглядывающийся по сторонам. С сожалением смотрел он, наверное, вслед чиновникам, озабоченным делами службы, или работникам почтового ведомства. Мало кто угнался бы за ними. Огромные расстояния они преодолевали со средней скоростью семь с половиной километров в час. Самые лихие курьеры делали до двухсот километров в сутки, особенно если везли депеши с полей сражений. Такое послание было получено в Риме в 47 году до н. э. от Юлия Цезаря, разгромившего в Малой Азии понтийского царя Фарнака, сына Митридата VI. Оно было стремительным и кратким, как сама битва. И состояло из трех слов: «Пришел, увидел, победил».

Не обремененный государственными обязанностями, Страбон мог беззаботно удовлетворять свою любознательность. Если ночь настигала его в пути, он клал на землю матрац, на него — подстилку и укрывался плащом. Что ж, не всем ведь доступно странствовать в собственной коляске и везти с собой рабов, одежду, постель, домашнюю утварь и даже переносные палатки.

В оживленных торговых местечках, на курортах путников ждали удобные, хотя и дорогие гостиницы. Обычные же постоялые дворы не отличались ни чистотой, ни комфортом. Однако цену рекламе знали уже тогда. Кто устоял бы перед таким заманчивым объявлением: «Здесь Меркурий обещает выгоду, Аполлон — здоровье,[6] Септимен — хороший прием со столом. Кто войдет сюда, будет чувствовать себя превосходно…»!

И вот молодой провинциал — в столице. С какими мыслями и планами вступил он в нее? Думал ли о том, что здесь открывается путь к славе и карьере, способной удовлетворять любое тщеславие? Или о том, что именно в Риме рушатся надежды и низвергаются кумиры? Sic transit gloria mundi.[7] Слава мира действительно проходит, и величие легко обращается в прах. Эту немудреную истину двадцатилетний юноша мог усвоить быстро. Рим наглядно продемонстрировал, чего стоят жизнь политика, любимца богов, искушающего судьбу, вечно приобретающего врагов и теряющего друзей, достигающего невероятных успехов и никогда не чувствующего удовлетворения.

В «вечный город» Страбон приехал впервые в 44 году до н. э. В тот год заговорщики убили Гая Юлия Цезаря.

Диктатор оставил беспокойное наследство. Готовые в любой момент взбунтоваться провинции и тревожную столицу, раздираемую междоусобицами. Наивную надежду на возрождение старых республиканских порядков и крепнущую веру в спасительную силу императорской власти.