Поразительно, однако, что ни один писатель древности не сообщает о том, что пресловутые «семь чудес света» являлись целью путешествий и входили в специальный маршрут. Но в отдельности то или иное «чудо» старались посмотреть многие. И Страбон не составил исключения.

В его эпоху твердо знали, что «чудес» действительно семь. Впервые их назвали так в III веке до н. э., но долго не было единодушия из-за того, чтó включать в их число.

Не вызывали споров пирамиды, храм Артемиды Эфесской. Колосс Родосский, статуя Зевса Олимпийского и мавзолей в Галикарнасе. Висячие сады Семирамиды нередко заменяли стенами Вавилона, а вместо Фаросского маяка чудом называли Александрийскую библиотеку или алтарь Зевса в Пергаме.

Страбон поведал о пяти сооружениях, удостоенных звания «чудес света», — поведал неторопливо, не слишком обстоятельно и без всякого восторженного трепета. Садов в Вавилоне в ту пору уже не существовало. Статуе Зевса Олимпийского, созданной Фидием в 30-х годах V века до н. э., он уделил немало хвалебных строк, но почему-то… забыл аттестовать ее как «чудо света». Впрочем, подобная забывчивость распространялась на храм Артемиды Эфесской и на Фаросский маяк, которые он видел воочию.

Скороговоркой сообщает он, что мыс острова Фароса — «это скала, омываемая морем; на ней находится удивительная по своей архитектуре многоэтажная башня из белого мрамора. Башню эту принес в дар Сострат из Книда, друг царей, ради спасения мореходов, как гласит надпись». Ни слова о том, когда создан маяк (в 280 году до н. э.), какова его высота (сто двадцать метров!), как сложная система металлических зеркал усиливала свет от огня, распространяя его на пятьдесят— шестьдесят километров. Все маяки, которые потом создавали античность и средневековье, явились лишь жалким подобием Фаросского. А Страбон — непонятно отчего — крайне скуп в своем рассказе.

Чуть подробнее поведал он об Артемисионе — храме Артемиды в Эфесе, в основном, правда, перечислив, кем, как и на чьи средства строилось это святилище, и лишь мимоходом упомянув имена архитекторов и печальной памяти Герострата. Храм строился сто двадцать лет и был завершен к 450 году до н. э. Он поражал не только строгостью, но и стройностью, легкостью, изяществом. Простоял он почти сотню лет — до того самого дня, когда честолюбивый эфесец Герострат решил прославиться и поджег храм. И между прочим, добился своего. Хотя в греческих государствах приняли специальное постановление, запрещавшее упоминать о Герострате, даже когда речь заходила о пожаре в Эфесе, имя его пережило века. А храм? Артемисион отстроили заново, почти без изменений повторив прежнюю модель. Украшенный скульптурами Праксителя, Скопаса, храм превратился в богатейший музей и пользовался огромной популярностью в римское время. Страбона, однако, он, очевидно, не трогал. Во всяком случае, ему интересней было рассказывать не о святилище, а о самом Эфесе и его жителях, с которыми некогда рассорился Гераклит, обвинявший сограждан в том, что они не способны оценить выдающихся людей и потому заслуживают жестокой расправы.

В Карии (на юго-востоке Малой Азии) Страбон не был. Но о столице ее — Галикарнасе — сообщает подробно и с удовольствием. Особенно — о гробнице царя Мавзола, умершего в 353 году до н. э. Усыпальницу эту (достигавшую сорока шести метров в высоту и семидесяти семи в длину!) соорудила жена (она же и сестра) царя Артемисия, сумевшая привлечь к работе Скопаса, Леохара и других выдающихся мастеров. Их искусство и превратило гробницу в «чудо света» (просуществовавшее до XV века и оставившее в лексиконе величественное слово «мавзолей», обязанное своим происхождением ничтожному, забытому царьку).

По соседству с Карией, на острове Родосе, высилась когда-то тридцатишестиметровая статуя бога солнца Гелиоса, покровителя родосцев. Стройный юноша с лучистым венцом на голове, поднявшись во весь свой невероятный рост, приложив руку ко лбу, напряженно всматривался вдаль. Статуя рухнула в 22 году до н. э., не выдержав землетрясения. И поднять бронзового гиганта, у которого оказались перебиты ноги, не удалось. Тем не менее и через триста лет Плиний Старший напишет: «Даже теперь, когда Колосс лежит на земле, он поражает и восхищает». А Страбон с уважением отметит: «Колоссальная статуя Гелиоса лежит на земле, поверженная землетрясением и переломленная у коленей. Это — самое лучшее из дароприношений богам, во всяком случае статуя всеми признается как одно из семи чудес света».

И наконец, древнейшее «чудо» (единственное, сохранившееся до наших дней!) — египетские пирамиды, две из которых (Хеопса и Хефрена), по словам Страбона, «тоже причисляют к семи чудесам света — ведь они достигают стадия в высоту, четырехугольные по форме, а высота их немного больше длины каждой из сторон» (на самом деле высота пирамиды Хеопса — 147 метров, а длина сторон — 233 метра!).

Через 1200 лет после Страбона один арабский писатель произнесет фразу, которой суждено будет стать хрестоматийной: «Все на земле боится времени, но время боится пирамид». Чудовищные памятники человеческого тщеславия будоражили воображение и наводили на размышления о ничтожности и бренности всего сущего на земле. Подобные раздумья путешественники запечатлевали на камнях, составлявших пирамиды. Правда, не все надписи, которыми они испещрены, в одинаковой мере глубокомысленны. Как до Страбона, так и после него находилось немало любителей просто оповестить мир о своем скромном существовании в надежде, что их имя переживет века. И они не стеснялись. Пирамиды, гробницы, гигантские статуи несут на себе и поныне тысячи имен, дат, изречений и даже стихов, написанных на самых разных языках — как живых, так и давно умерших. Автографа Страбона, правда, среди них нет. И вообще не видно, чтобы первое и древнейшее «чудо света» (а Страбона отделяет от эпохи пирамид в полтора раза больше столетий, чем нас от него) хоть как-то взволновало его. Еще удивительней, что он ни единым словом не обмолвился о Большом сфинксе — высеченном из скалы двадцатиметровом существе с туловищем льва и головой человека (как считают — фараона Хефрена). «Отцом трепета» почтительно назовут его арабы. У Страбона он не вызовет даже простого интереса.

Остается предположить, что Страбон и в самом деле не хотел писать об общеизвестном, особенно если это не было непосредственно связано с чисто географическими задачами. Зато когда он касался фактов и событий, не находивших отражения у его предшественников, обычная его сдержанность исчезала, и суховатый ученый уступал место наблюдательному и словоохотливому рассказчику.

В Египте Страбон бывал не раз. Он подолгу жил в Александрии — знаменитом центре науки и культуры, который тоже гордился своим прошлым. Его он исходил вдоль и поперек и описал столь детально, что сейчас без труда по этому описанию можно составить план города, созданного в конце IV века до н. э. в дельте Нила к вящей славе македонского царя-завоевателя, милостиво разрешившего почитать себя как бога.

Наверняка, находясь в Александрии, Страбон беседовал с учеными и философами, жившими в храме муз — Мусее: «Мусей является частью помещений царских дворцов; он имеет место для прогулок и большой дом, где находится общая столовая для ученых, состоящих при Мусее. Эта Коллегия ученых имеет не только общее имущество, но и жреца — правителя Мусея, который прежде назначался царями, а теперь Цезарем [т. е. императором]. К дворцовым помещениям относится также Сема. Это — огороженное пространство, где находятся гробницы царей и Александра. Дело в том, что Птолемей, сын Лага, успел отнять у Пердикки тело Александра, когда тот перевозил его из Вавилона, и свернул в Египет… Птолемей перевез тело и предал погребению в Александрии, где оно находится и теперь, однако не в том саркофаге, что первоначально, ибо Птолемей положил покойника в золотой саркофаг, а нынешний гроб — из прозрачного камня. Похитил же саркофаг Птолемей, которого прозвали „Багряным“ и „Узурпатором“ [видимо, Птолемей XI]».

Увлеченный столь эффектными деталями, которые, конечно же, были интересны будущим читателям его книги (и пожалуй, нам — не меньше, чем современникам писателя!), Страбон, как ни странно, забыл упомянуть об одном учреждении, услугами которого он не мог не воспользоваться. Александрийскую библиотеку, хранившую свыше полумиллиона свитков, иногда называли «чудом света» за то, что она была уникальной сокровищницей мудрости. Частично пострадав во время пожара в 47 году до н. э. (когда Юлий Цезарь усмирял восставших александрийцев), она вскоре пополнилась рукописями из Пергамской библиотеки. Страбон во всяком случае мог там заполучить самое редкостное произведение любого писателя, ученого, философа, которые его интересовали. Невозможно вообразить, чтобы тот необъятный материал, который вошел в «Географию» (а цитируются там почти полторы сотни авторов!), Страбон собрал и изучил в своем родном захолустье или даже в самом Риме.