Вспылит земля на резком повороте,

И отлетит живая злоба дня.

За эту пыль, за эту смерть в полете

Я всех прощу... Но кто простит меня?

Можно ли воспринимать сегодня эти строки иначе, как воплощенное поэтическое пророчество будущего страны и своего поэтического будущего? Уже в 1985 году поэт провидел "грядущих сирот" перестройки и рыночных реформ. Предвидел все эти "резкие повороты", от которых сегодня нам житья не стало, еще тогда, когда большинство советских сограждан было упоено грядущими изменениями. Провидел поэт и свою "смерть в полете", потому что все мы знаем по публикациям Юрия Кузнецова, насколько плодотворно работалосъ ему последние годы. Предвидел и, как ни печально, оказался и тут прав, ту словесную "пыль", что поднимают ныне вокруг его имени и творчества. Вообще, перечитывая Кузнецова сегодня, только диву даешься его пророческому дару в отношении судеб России, славянства, русской деревни, армии... И, конечно, в отношении собственной судьбы. Ровно за тридцать лет до своей внезапной смерти, в 1973 году, Юрий Кузнецов написал:

Надоело качаться листку

Над бегущей водою.

Полетел и развеял тоску...

Что же будет со мною?

То еще золотой промелькнет.

То еще — золотая.

И спросил я: — Куда вас несет?

— До последнего края.

Книга с таким печальным пророческим названием — "До последнего края" — стала, как выяснилось, последним прижизненным изданием Поэта. Подаренная Юрием Поликарповичем, она является гордостью моей библиотеки. Часто просят, но я неохотно даю ее почитать — любовь нашего народа к своим национальным поэтам проявляется порой весьма своеобразно: ну никак я не могу забыть эти вырванные журнальные страницы с кузнецовскими стихами.

Самарская область

ОТКРЫВАЮ ТОЛЬКО ЧТО ВЫШЕДШУЮ ИЗ ПЕЧАТИ КНИГУ, своего собрата по литературному цеху, известного поэта Андрея Шацкова — "Осенины на краю света":

"Осенины! Музыка этого исконно русского слова несказанно волнует и завораживает меня в ту высокую и светлую пору, когда ослепительный свет льется на покрытую алой порошей листопада землю и начинается осенний лёт птиц, листьев, паутинок и поэтического вдохновения. Словно далекий благовест рассыпа- ется в ласковой тиши: "О-СЕ-НИНЫ..."

Так просто и хорошо, в стиле К.Паустовского или И.Соколова-Микитова, написаны эти вдохновенные строки впервые увиденной мною "шацковской" прозы, что на сердце становится радостно и светло, как вероятно было и у самого автора, открывшего для себя и для нас это удивительное время года, длящееся, согласно словарю Даля со Второго (Яблочного) Спаса до Великого праздника Покрова.

Я недаром упомянул двух этих писателей, которые по большому счету несомненно должны считаться поэтами — поэтами земли Русской, а за одно и Рузской. Ибо значительную часть своей жизни они провели в Старой Рузе — замечательном месте, где всегда билось сердце творческой интеллигенции России. Месте, сказочная красота которого, в самых разных жанрах навсегда остается в лучших произведениях многочисленных писателей. Андрей Шацков — тоже из этих благословенных мест:

Но на весь этот сором,

на древний погост,

На Димитрия храм изузоренный дивно,

Зачарованно падают ливни из звезд.

Заповедно — желанные звездные ливни!

Стихотворение из цикла "Август", как и другие стихи поэта, написано удивительным русским языком, присущим только данному автору, бережно сохранившему в текстах таинство всех 40-ка церковнославянских букв, от похожей на диковинные ворота с вереей буквы Аз до летящей смешной галкой буквы Ижица. Такие стихи принято называть "духовными", до них нельзя "дописаться". До них можно только "дожиться".

Но в Троицин день

со смятенной душой,

Забывшей про Божие слово,

Пребудут в скорбях

над тщетой, надо лжой

Три лика Андрея Рублева.

"Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи..." — писала Анна Ахматова. Стихи Шацкова растут не из сора, а из строя души, "Которая, как раненая птица, / Должна из Горней выси возвратиться / На наши ледяные рубежи!". Именно так, ибо настоящему поэту Горние выси неба зачастую ближе земли.

Под словом "земля" здесь необходимо понимать бренную обыденность. Но если слово "земля" применить к понятию Родина, то кажется, что автор от первой до последней строки пишет одно исповедальное стихотворение о любви к России, завещанной ему и со стороны деда — красного генерала, оставившего поэту свою фамилию, и со стороны другого деда — белого офицера, чья фамилия упоминается в Булгаковской "Белой гвардии".

В последнее время слова: "Россия", "Русь", несколько потускнели от расхожего употребления. Каждый второй автор стучит себя кулаком в грудь, декларируя любовь к Отчизне. Причем, чем меньше таланта, тем громче крики и стуки...

Настоящая любовь шума не переносит. Лирический шепот может скорее достигнуть замученных криками ушей слушателей...

И будут снега от Покрова пластаться,

И плакать капелями в день Евдокии.

И встретиться вновь тяжелей, чем расстаться,

Чтоб стужей дышать на дорогах России...

Встретиться на неизмеримом пространстве России действительно трудно. Но они встретились. Я имею в виду автора книги и православного художника, отца Александра Егорова, чьими произведениями она проиллюстрирована. Замечательный художник — сам, наверняка, в душе поэт. Посмотрите, как называются его полотна: "Март в Суздале", "Три ангела", "Предзимье над Русью", а на обложку книги вынесена картина, название которой полностью совпадает с названием одного из стихотворений Андрея — "Дорога к храму".

Но в мире нет желанней болести

И нет прекраснее пути,

Чем по Великой Русской Волости