– Ничем не могу помочь, драгоценный ты мой Вольф, – развел руками Цельмейстер и снял мокрую шляпу, с полей которой стекала вода.

– Завтра же ты заявишь о расторжении всех контрактов. Три месяца я отработаю – и ни дня больше.

– Мы разоримся, Вольф. У нас не будет денег даже на дорогу в Европу.

– На дорогу заработаем. Завтра ты заявишь о расторжении всех контрактов. Или я сам это сделаю.

Цельмейстер молчал. Он как-то вдруг постарел сразу, сгорбился, и вид у него, в мокром пальто, сбившемся на сторону галстуке и мятой рубашке, был жалкий.

– Ну, что ж, может быть, ты и прав... – проговорил он после долгой паузы. – Вообще-то давно пора домой... мотаемся, как летучие голландцы. А в Париже сейчас весна... жареные каштаны... Монмартр... На площади Согласия проституток полно... и на Елисейских... И в Берлине тоже хорошо. Правда, там этот сумасшедший Гитлер, но все равно... Как думаешь, Вольф, ведь там тебя не забыли и мы сможем заключить новые контракты? Или ты не хочешь больше выступать?

– Не хочу, но буду... – ответил Мессинг, все так же глядя в потолок.

– Вот это хорошо, – мгновенно просиял Цельмейстер. – Я всегда знал, что ты настоящий друг. Язавтра же дам телеграммы в Париж и Берлин! И в Варшаву! У меня там знакомые импресарио. Язапрошу у них возможность гастролей... Наверное, ты прав, Вольф, мне тоже до чертиков надоела эта цыганская жизнь! Давай-ка выпьем по этому поводу! Я сейчас Леву позову, – Цельмейстер быстро вышел из спальни, прошел в кабинет, стянув с себя на ходу мокрое пальто, швырнул его на диван, вышел в гостиную и, схватив телефонную трубку, проговорил по-испански:

– Сеньорита! Соедините меня с тридцать шестым номером. Благодарю вас... Лева, ты спишь? Ну конечно, спишь, подлец. Напяливай штаны и рубаху и быстро в апартаменты Вольфа. Зачем? Я тебе тут скажу. Сейчас сказать? Лева, мы едем домой! В Европу! В Париж, Лева! В Берлин, Лева! В Вену! Нет, не сошел с ума. Это Мессинг сошел с ума... Сейчас увидишь. Приходи быстро, а то я один все вино выпью!

Вольф лежал на кровати, смотрел в потолок и слышал неразборчивый голос Цельмейстера, доносившийся из гостиной. Он закрыл глаза и притворился, что спит.

Варшава, 1939 год,

немецкая оккупация

Посреди булыжной мостовой вдруг тяжело шевельнулась металлическая крышка люка, приподнялась и со скрежетом поползла в сторону. Из отверстия показалась голова в кепке – это был проводник Збышек. Он с трудом выбрался наверх, протянул внутрь люка руку и помог выбраться на мостовую Мессингу.

– Ну, все, – сказал Збышек, отряхивая пальто. – В ту сторону не ходите – там патрулей много, там выход из гетто. А все живут дальше. Бараки, сараи, склады – сами увидите.

– Благодарю вас... В этих бараках тоже живут? Все окна погашены. – Мессинг достал пачку ассигнаций, протянул их Збышеку.

– Везде живут. Просто боятся свет зажигать. – Збышек, не считая, сунул деньги в карман пальто и быстро пошел по улице вдоль приземистых кирпичных строений с черными безжизненными окнами. Скоро он растворился в темноте.

Зябко поежившись и запихнув руки в карманы пальто, Мессинг побрел по улице в противоположную сторону.

Мессинг сидел на табурете посреди подвала, а перед ним стояли две женщины и пожилой мужчина.

В полуподвальном помещении с запыленными окнами дети бегали и играли в куклы. Тут же, по углам, женщины готовили еду на керосинках, чистили картошку, резали лук на дощечках, вдоль стен были устроены двухэтажные нары, и кое-где наверху на них лежали спящие.

– А больше никого нет родом из Горы-Кальварии? – спросил Мессинг, оглядываясь по сторонам.

– Больше никого... всех угнали... – ответила одна из женщин в мокром грязном фартуке и шерстяной кофте с продранными локтями.

– Но вы не знали такую Сару Мессинг?

– Почему же? Они в соседнем бараке жили – и Сара, и ее дети. Они уже взрослые... ну, вот примерно одного с вами возраста, и невестка, и дети – трое детей у них было. Девочка и два мальчика, не помню, кто чей сын или дочка были. Помню по именам – Яша, Вольфик и Фаня. Они с моими детьми часто играли.

– Вольфик? – переспросил Мессинг.

– Ну да...

– И всех увезли немцы?

– Всех. И другие семьи из Горы-Кальварии увезли. Две недели назад...

– А куда? Вы не слышали ничего? Что в гетто говорят?

– Разное говорят... – Женщина опустила глаза.

– Кто говорит, на работы на какие-то заводы... – подал голос мужчина и тоже отвел глаза в сторону. – А кто говорит... на ликвидацию...

Мессинг долго сидел опустив голову. Кричали дети и носились по подвалу, шипели на горячих сковородках лук и картошка.

– А вы сидите и ждете? – наконец спросил Мессинг и поднялся. – Когда вас повезут?

– А что мы можем сделать? Кто-то бежит из гетто, но все же убежать не могут... – ответила женщина и всхлипнула, высморкалась в подол грязного фартука.

– Эх, евреи, евреи... овечье стадо... – вздохнул Мессинг и пошел из подвала.

Несмотря на то что стоял день, на улицах гетто людей почти не было. Изредка мелькнет впереди фигура, жмущаяся к стенам бараков, и тут же исчезнет. И Мессинг вдруг поймал себя на мысли, что и сам все время прижимается к стенам, чтобы остаться незамеченным.

Вот впереди показался немецкий патруль – два автоматчика и фельдфебель с пистолетом на поясе в кобуре.

Мессинг быстро свернул за угол, заторопился по улице, снова свернул в узкий переулок, остановился, тяжело дыша. Увидел подворотню и направился к ней. Он оказался в небольшом дворе, окруженном двухэтажными каменными домами, присел на лавочку у стены одного из домов, вновь огляделся по сторонам.

В углу стояли ящики для отбросов, и в них копался какой-то сгорбленный человек в грязном плаще и старой шляпе, надвинутой на глаза. Он что-то выискивал там и складывал в старую холщовую сумку.

Мессинг пригляделся к нему и вздрогнул. Он узнал в нищем доктора Абеля, своего первого импресарио и учителя!

Мессинг медленно встал, подошел, позвал негромко:

– Доктор Абель... это вы?

Нищий замер, напрягшись, – это Мессинг почувствовал по его спине, потом осторожно повернулся. Вольф увидел изможденное, морщинистое лицо Абеля, седые волосы, выбивающиеся из-под шляпы. Доктор узнал ученика и слабо улыбнулся:

– А ведь я всегда верил, что мы обязательно встретимся... и встретимся здесь... в варшавском гетто... как видишь, я тоже стал провидцем...

– Почему вы здесь? – спросил Мессинг.

– А ты почему здесь, Вольф?

– Я искал родных... маму, брата, сестер... племянников...

– И никого не нашел? – вновь улыбнулся Абель.

– Их куда-то угнали... на какое-то строительство...

– Их никуда не угоняли, Вольф... их ликвидировали... И мою семью тоже... Мне одному удалось спастись, но теперь я даже не знаю, зачем я спасся.

– Хотите, пойдем вместе? Постараемся выбраться отсюда, – сказал Мессинг.

– Куда?

– Будем пробираться к границе. Уйдем в Советский Союз.

– У вас это не получится. – Абель заглянул в свою сумку, достал заплесневелый черствый кусок хлеба, откусил и стал жевать беззубым ртом.

– Вы же погибнете здесь, доктор Абель. – Казалось, Мессинг сейчас заплачет.

– Мы все погибнем, Вольф... скоро... И я никуда с тобой не пойду... Я живу здесь. – Абель показал рукой на один из домов. – Там, в подвале. У меня есть лежанка...

– Пойдемте, пойдемте, доктор Абель. Я помогу вам.

– Не надо. Я никуда не пойду. Я сделал ошибку – мне не надо было спасаться, мне надо было погибнуть с моей семьей. Думаю, скоро ошибка будет исправлена... Прощай, Вольф... Не надо было нам видеться... Впрочем, что Бог ни делает – все к лучшему. Прощай. – И Абель медленно пошел через двор к подъезду.

– Подождите, доктор Абель! – Мессинг сделал шаг к нему. – Пойдемте со мной. Все поправится. Мы будем вместе работать.

– Это новое ваше пророчество? – обернулся Абель. – Вы посылаете мне надежду?