Позже, став студентом, будущий журналист перебирал в памяти различные «дикие» эпизоды жизни в советском раю: о них он расскажет на Западе. Он готовился уехать туда с багажом материала в голове, мысли о Западе сопровождались невольно воображаемой возбуждающей улыбкой... Он страшился подумать, а что если то будущее у него отнимут?.. Когда узнал, что уже отняли, страх выгнал на лоб капли пота. Страх за настоящее. Оно колебалось на ужасно шатких ногах, и как было воспротивиться верёвке? Крепко связанный, постепенно развязывался с затруднениями. Его приняли в партию, и, не задержавшись долго в молодёжной газете, он стал сотрудником «Советской Латвии», выиграв и в зарплате и в смысле престижа. Началась и литературная карьера: в журнале «Даугава» стали появляться его рассказы. Вышла первая книга, вторая... И почему было ему не сделаться главным редактором газеты и одним из видных русскоязычных писателей Латвии? Не к тому ли подвигалось?.. Он не ездил на побережье Франции, но на берегу Рижского залива, в местечке Вецаки, имел дачу – рядом с дачей Гирта Яковлева: актёра, известного на весь Союз.
Закрутилось другое кино. Независимая Латвия, гложущая бессонница... Не пристукнуло. Как-то пронесло – то щекотливое. Но прибирала к рукам нужда. Стало несомненным: отсутствие приемлемой роли – это не временно. Жена Марта – российская немка, – и мы отправились на её историческую родину. Тщеславию пришлось скукожиться, зато желудок вознаградил себя за период воздержания. Даже при неимении работы, социальной помощи вполне хватало на колбасы, сыры, пиво, свежие фрукты. Сделавшись маленьким человеком Запада, вы отведали то, чего не пробовали, будучи непоследним лицом в советской республике, взять хотя бы утку в хрустящей корочке, с кокосовым молоком, зелёными бобами и сырыми шампиньонами в соусе – под смирновскую водку французского розлива. Вы обжились, стало кое-что перепадать и честолюбию, но одно ущемляло – дефицит любви. Вдруг, с её упоением, вам словно напомнили о плате.
Марта, пришедшая с работы, загружала стиральную машину.
– Разогрей себе паелью.
Он обул домашние тапочки.
– А куриные печёнки есть?
– Но ты же сам не поджаришь... Ладно, я поджарю.
Произнести обычное: «Нет-нет, обойдусь!» – зная: она, сказав, обязательно сделает. Жена чуралась вопроса: «Где ты был?» – но, безусловно, следовало иногда уведомлять её, например: «Открылся новый магазин русской книги. Юморист Фуршет, его фамилия вообще-то Доренец, позвал посмотреть...» Теперь же ты посетил на дому глубокого старика, автора мемуаров, поддержал его: пусть продолжает дело. Он кое-кого, хотя, увы, и с опозданием, выводит на чистую воду...
Надо позвонить Вольфгангу Тику. Лучше бы это сделать позднее, но мы в беспокойстве и оттого суетливы. Напоминаем Тику: я тебе об Ульяне говорил, да ты её знаешь. Да-да, новелла у неё. Как бы, понимаешь, помягче обсудить... Тик, отвечающий по мобильнику, краток: послушаем, обсудим... Я в библиотеке. Извини, потом договорим.
В библиотеке! Вот у кого дело: вывести на свет... и без опозданий. Удастся? Обуян замыслом трагедии момента. Фраза соотнеслась с тем, что липло и щекотало; ты чувствуешь себя обладателем товара. Благоразумие велит стряхнуть паутинку.
Так и стряхивал до понедельника, когда на работу позвонил человек, сказавший, что его зовут Николай Сергеевич и ему любезно предоставила номер телефона Ульяна.
Человек спросил:
– Вы с работы домой на машине?
– Нет.
– Так, может, я вас подвезу? По пути поговорим, если вас не затруднит...
Не очевидно ли, что Николай Сергеевич осведомлён об отсутствии у него машины и запланировал подвезти? Место работы Слотова – в бывшем Восточном Берлине, квартира – в бывшем Западном, путь не то чтобы дальний, но и не рукой подать. Николай Сергеевич появился из стоявшего в месте парковки скромного audi quattro. Автомобиль серо-сиреневый, на человеке – бежевая рубашка с короткими рукавами. Он молод, вряд ли старше тридцати. Утрированно дружелюбное: «Здравствуйте!» – но до него Слотов успел поймать характерно холодное выражение глаз.
В машине человек сообщает: России небезразличны судьбы эмигрантов, его задача – интересоваться творческой интеллигенцией.
– Но я эмигрировал из Латвии.
Сидящий за рулём парирует с сахарной почтительностью:
– Вы – русский литератор!
Машина выезжает на Пренцлауер Аллее, человек называет выходящие в Германии русские газеты, журналы. Говорит: в газетах юмор нередко публикуется. Писатели-юмористы зарабатывают? «Какой там заработок...» – досадливо отвечает Слотов. Водитель приветливо-насмешлив: да, гонорары не ахти какие, он слышал. Затем глубокомысленно сообщает: в журналах бывают стоящие произведения. Например, ваши.
– Приятно слышать.
Человек взглянул сбоку. Я штудировал историю эмиграции. В холодную войну антисоветские издания неплохо финансировались. Писатель, критикующий СССР, имел стимул... Кивнуть? Обойдёмся без кивка.
– Запад, – сказал Николай Сергеевич, – давно не финансирует эмигрантские издания, а они расплодились. Пишущих больше, чем было тогда.
– А если им опять и платить хорошо станут? – многозначительно вставил Слотов с припрятанным ехидством.
Водитель молчит. Audi в потоке машин движется по улице Клары Цеткин, слева остались Бранденбургские ворота.
– О сегодняшней России кто особенно резко пишет? Максим Надеин? – спросил человек, следя за дорогой.
– К Надеину слово «резко» не очень подходит. Скорее, слово «тоска». Майя Стрепетова воинственно настроена... Наверно, вам лучше знать.
Николай Сергеевич предложил остановиться у Дома культур мира. Буквально на пять минут, вы не против?.. Извольте... Автомобиль замер впритирку к тротуару, за которым растут кусты, в просветах видна вода бассейна.
Человек слева от Слотова повернулся к нему в деловитой подобранности, точно собираясь схватить за руки:
– Я должен вам кое-что передать.
Прижимаемся лопатками к спинке сиденья. Никакой дрожи!.. мы этого ждали...
– Передать? Странно. От кого?
Молодое лицо профессионально непроницаемо, глаза смотрят настойчиво, будто на тяжело больного, который, может, слышит, а, может, и нет.
– Вы помните фамилию Клёнов?
Кажется, мы моргнули. Лучше отвернуться. Зелень, бассейн, за ним – не без вкуса возведённое из бетона округлое строение, Дом культур мира.
– Клёнов? Не могу вспомнить.
Не можете, говорит мужчина равнодушно, в нём уже ни следа дружелюбия. Меня попросили вам сказать... ваше дело в тот период вывезли из Риги, оно хранится в Москве. Вы хорошо помогали и могли бы помочь и теперь... Слотов не раскрыл рта, но человек, словно тот заговорил, бросил:
– Погодите! Завтра я вам позвоню, и тогда вы скажете. Скажете «нет» – к вам никаких претензий. Сотрудничество может быть только добровольным. Вам благодарны. Вся информация, имеющая к вам отношение, спасена от новой латвийской власти. Но в Латвии есть круги, которым нужно копанье в прошлом. Поспекулировать на разоблачении, подлить масла в огонь... За документацию по делу вроде вашего платят. А нестойкие люди могут оказаться повсюду. Не исключена утечка.
Слотов встретил изучающий взгляд, чувствуя, что не скрыть неодолимо тревожную хлипкость в себе. Ему говорят: информация о тех, кто помогает сегодня, находится в ином режиме хранения. Тут уж никакой утечки быть не может.
Простенько и ясно! Но он был готов к подобному. И всё равно как гложуще беспокойно... Человек включил зажигание. Пальцы сжимаются в кулак, с усилием распрямляем их на колене, ощущая в них дрожь, хотя с виду они не дрожат. Помалкиваем. Обменялись с водителем ещё несколькими словами – о дороге к дому, где живём, – и расстались.
«Не могу вспомнить», – мысль о сказанном давеча. Он усмехается, что помнит мелочи, никоим образом не относящиеся к... (к чему?), и открывает банку пива на кухне. Кабинет в редакции был не больше этой кухни, на столе лежала газета, так и видится заголовок «Реки Западной Европы умирают». Напечатано летом 1974, а в этих реках до сего дня водится рыба. В Рейне на удочку неплохо ловится усач, рыб длиной менее 38 см рыбаки выпускают. Частая добыча – линь, брать можно лишь линей не короче 26 см. Судак и карп, чтобы не быть брошенными назад в реку, должны достигать не менее 45 см, а щука – не менее пятидесяти. Корма хватает цаплям, выдрам. Не вывелись бобры. Германская газета рассказала, как бобр покинул месторасположение своей колонии и вышел на автобан. Водители стали тормозить, движение застопорилось. Прибыли полиция, пожарные, активисты Союза защиты животных. Один из активистов попытался набросить на бобра сетку, но она накрыла голову проезжавшего мотоциклиста: падение, к счастью, обошлось без травмы. Подруливший к бобру водитель сумел ухватить его и втащить в машину, сопровождаемая полицией, она двинулась в городок, где нарушителя должны были пересадить в специальный автофургон. Однако бобр вдруг принялся кусать водителя, и тот вытолкнул его из авто. В наступившей темноте беглец скрылся, чтобы через некоторое время оказаться в кафе и вызвать там переполох. В конце концов непоседу поймали и целого и невредимого возвратили на его местожительство.