Бабушка мне поверила. Она говорила, что всегда верит мне.

Я начал сразу переживать из-за того, что сказал ложь. Но потом нашел оправдание. Убедил себя в том, что сделал это ради самой же бабушки. Что было бы еще хуже, если бы я навел на нее зеленую скуку. И тогда она, рассердившись на это, могла запретить мне общаться со слесарем-водопроводчиком. Но и разговоры про голубей тоже оказались ей неинтересны. Наверно, поэтому бабушка разочарованно вздохнула.

— Вместо того чтобы болтать про птиц, взял бы да расспросил его о чем-нибудь более существенном, — произнесла она с досадой.

Нам оставались всего три-четыре ступеньки для того, чтобы подняться из подвала, как вдруг свет заслонило что-то большое, грохочущее, словно курьерский поезд. Прямо на нас мчался жилец из восьмой квартиры — огромный толстый мужчина в полосатой пижамной куртке.

— Бегу за слесарем, — сообщил он, переводя дыхание. — Понимаете, целый час ждем. Мастер, говорят, золотой, да вот как начнет…

— Я вас прекрасно понимаю. Сама была в аналогичном положении, — перебила бабушка. — Но там его нет.

Я удивился и поднял глаза на бабушку. Ее лицо пылало алым румянцем. Еще бы, не она ли сама твердила мне с утра до вечера, что ложь — самое худшее зло на свете.

— Нет, он там, — возразил между тем толстяк. — Я только что звонил в котельную, и Иван Иваныч сказал, что он у себя. Вы просто его не заметили. Но у меня глаз зоркий. Орлиный глаз!

Толстяк засмеялся победно и загрохотал дальше.

А я с грустью подумал, что все — сейчас помешает он Базилю Тихоновичу, и глава о подвесках и на этот раз останется не рассказанной.

— Что же ты, даже соврать как следует не смогла, — сказал я в отчаянии.

— Вот уж никогда не думала, что тут тоже необходимо умение, — пробормотала бабушка виновато.

Я наскоро пообедал и без обычных бабушкиных понуканий сел за уроки. Мне не терпелось поскорей освободиться, чтобы выйти во двор к друзьям, встревоженным моей судьбой, и открыть им тайну нашего слесаря-водопроводчика.

Но так уж бывает всегда, когда спешишь: не получаются самые простые вещи. Я тут же забуксовал на очень легкой задачке. Мое сознание никак не могло сосредоточиться на ее решении. Мне мерещилась пятерка мужчин, мчащихся на конях по дорогам Франции, четверо из них кутались в мушкетерские плащи, на пятом красовался комбинезон слесаря-водопроводчика. Мое напряженное ухо уловило лязг металла. Я не сразу сообразил, что это бабушка кому-то открыла дверь.

— Прямо замучилась с сыном, — послышался голос матери Феликса. — Никак не могу заставить решить простую задачку. Ерзает за столом, вздыхает, грызет авторучку и думает, наверно, бог знает о чем, но только не об уроках. Зашла к сестре, та жалуется на своего Яшу. У соседей тоже на Зою кричат. Павловна, а как ваш-то?

— Наш-то? Уже все решил, — вторично за этот день солгала бабушка. — Сейчас пойдет гулять.

— Вам хорошо, а мы со своими не знаем, что делать. Может, это эпидемия? Как вы считаете, Павловна?

— Эпидемия, — ответила бабушка, даже не задумываясь.

— Господи, — испугалась мать Феликса. — Пойду вызывать врача.

— Зачем врача? Врач тут не нужен. Справишься сама, — сказала бабушка, видимо не моргнув даже глазом.

Я не узнавал ее. Куда только делась ее степенность, которую она старалась привить и мне. Сегодня бабушка вела себя словно самая легкомысленная девчонка.

— И что нужно делать? Таблетки? Компресс? — спросила мать Феликса.

— Ни в коем случае. Тут необходимо другое средство: лю-бо-пы-то-терапия, — сказала бабушка по слогам, и я понял, что она только что сама сочинила это слово.

— Лю-бо-пы-то-терапия? — повторила мать Феликса. — Что же это такое?

— Курс лечения очень прост и доступен в домашних условиях, — браво сказала бабушка. — Отпустите сына во двор, и через двадцать минут ваш ребенок вновь станет нормальным.

— А как же уроки? — растерялась гостья.

— Выучит перед сном. Если ваш Феликс ляжет сегодня попозже, с ним ничего не случится. Так вот, зайдите к сестре и Зоиной маме и передайте то же самое. Скажите, это прописала я!

Мать Феликса, наверное, только пожала плечами. Я слышал, как она безмолвно закрыла за собой дверь. А бабушка вошла в комнату, напевая под нос что-то лихое о гусарах-усачах.

— Хватит томиться, марш во двор! — приказала бабушка и молодцевато промаршировала в смежную комнату, размахивая руками на солдатский манер.

Но я был самолюбив и не мог ей позволить считать, будто бы только и жду, как бы отступить перед трудностями. И потому остался на месте.

Минут через десять бабушка вышла из комнаты и изумилась, увидев меня за тетрадкой.

— Ты еще здесь, негодник?! — вскричала она. — А ну сейчас же во двор! Бессовестный, там ждут тебя товарищи! Ты один им можешь помочь!

Я взял тетрадь Базиля Тихоновича и вышел, усиленно скрывая радость и делая вид, будто подчиняюсь насилию, но едва за мной захлопнулась дверь, как ступеньки лестницы замелькали под моими ногами. Братья и Зоя уже сидели на старых бревнах, когда-то сваленных в углу двора.

Бревна давно почернели от времени, из трещин проросла трава. По словам бабушки, эти бревна привезли и сложили в углу двора еще в те далекие времена, когда она была девочкой. И будто бы она в детстве частенько сиживала на них, обсуждая дела со своими подругами. Потом на бревнах сидел мой отец — сын бабушки. Однажды она выбрала время, когда во дворе было пусто, взобралась на штабель и показала мне слово «Аня», вырезанное на бревне. Аней звали мою маму. А теперь на этих бревнах заседало наше поколение.

Феликс и Яша сумрачно смотрели в землю, а Зоя с отвращением разглядывала свой бутерброд, будто проснулась от долгого сна и обнаружила в руках какую-то гадость.

Я перешел на бесшумный разведочный шаг, но чуткий Яша посмотрел в мою сторону и тут же подал сигнал — наступил братцу на ногу, а затем так двинул локтем Зою в бок, что та уронила свой бесценный бутерброд на землю.

Вся троица уставилась на меня. Лица ребят засияли от радости: еще бы, после таких испытаний их друг все еще был живым и невредимым, — а затем эту радость сменила обида. Именно потому что они беспокоились обо мне, а я в это время жил как ни в чем не бывало. Я понял, что ребята правы, и мне стало стыдно за свое цветущее здоровье.

И мои друзья совершенно законно сделали вид, будто им хорошо. Они прикинулись, будто не замечают меня, и начали изображать оживленную беседу, перебивая друг друга и неся сплошную околесицу. Ребята завели спор насчет домашних цветов, когда их можно поливать и когда вредно, и спорили так горячо, что я на миг поверил в то, что они могут прожить без меня, и мне стало не по себе.

— Ребята, не надо. Я ведь не виноват, — сказал я, останавливаясь перед ними. — Это он сам разрешил открыть свою тайну! Я не просил. Ну, только немножечко!

— Можешь не стараться, мы все равно столько из-за тебя пережили, что назад не вернешь, — мстительно ответила Зоя.

Я опустил голову, и на глаза мне попался ее бутерброд. Он распался на две половинки и, вопреки поговорке, лежал вареньем вверх, словно желая напомнить, какой он был красивый и аппетитный. «Все пропало, — подумал я. — Теперь-то уж они не простят меня».

— Зой, ты что? — ужаснулся Яша. — Он же сейчас и уйдет! И мы ничего не узнаем.

— Вась, ты вправду уйдешь? — испугалась Зоя.

— Что ты?! — ответил я, преданно глядя в ее бессовестные глаза. — Я сейчас вам прочитаю. Вот она — тетрадь! Только тут надо так — или…

— Знаем! Или поверить без всяких сомнений, или лучше сразу встать и уйти. Но ты не бойся: мы уже верим, — сказал Феликс.

Я забрался на бревна и открыл тетрадь. Мы настолько увлеклись чтением, что не заметили, как во дворе появился хулиган. Я чуть не выронил тетрадь, когда услышал в двух шагах от себя его голос.

— А я знаю свою фамилию, — сказал хулиган. Он стоял перед нами у подножия штабеля, там, где только что находился я.

От неожиданности мы позабыли, что втроем сильнее его, и уже приготовились разбежаться в разные стороны, но тут в события вмешалась Зоя.