В а л е н т и н а. Ты думаешь, все так просто…

М а р и. Все всегда — просто. С тобой. Это общеизвестно. Тогда почему ты заявляешься ко мне сюда, в эту жалкую гостиницу, в то время как я десять раз звала тебя в Рошфор, где по крайней мере приличный дом?

В а л е н т и н а. Представь себе… Ты знаешь, как это бывает…

Даниа, приятельница Жан Лу, сейчас у нас. Прекрасно.

М а р и (сардонически). Прекрасно.

В а л е н т и н а. Жан Лу дал мне чек, понимаешь, очень мило, огромный: на гостиницу в Монте-Карло. Так вот, я чек поставила…

М а р и. Ты чек ему оставила?..

В а л е н т и н а. Да нет… Поставила. Поставила и проиграла. В железку у Белени, в день отъезда.

М а р и. Ах, теперь ты еще и играешь! Ну, браво! Но, Валентина…

В а л е н т и н а. Ничего мне не говори, я в отчаянии. Так глупо пошла ва-банк, Я позвонила к тебе в Рошфор. И попала на старую мадам Дюпэн, которая мне все и рассказала. Что у тебя есть шансы выручить наследство Юбера…

М а р и. Жоржа.

В а л е н т и н а. Бог знает почему, но мне всегда казалось, что твоего мужа звали Юбер. Словом, что ты продала Рошфор и наняла знаменитого адвоката Флера, что ты здесь. Словом…

М а р и. Только ты всегда так говоришь «словом».

В а л е н т и н а. Как говорю?

М а р и. Никак! Ты всегда говорила: «словом», В конце концов, ты получила же мое письмо. В ожидании наследства Жоржа, а не Юбера никакого Юбера я никогда не знала — мы живем здесь, Серж, который вернулся из колоний три месяца назад, и, как ты видишь, — я, Твоя постель — вот. Оставайся с нами сколько захочешь, До тех пор, на пример, пока за тобой не приедет Жан Лу.

В а л е н т и н а. О! На этот раз все кончено. Мне ему больше нечего сказать.

М а р и. Так уж и нечего?.. Ну что ж, будем стариться вместе. Вместе росли, вместе будем стареть.

В а л е н т и н а. Скажи откровенно, я вам не помешаю? Как у тебя с деньгами?

М а р и. Не волнуйся. Если бы Жорж не пообещал той женщине, что все оставит ей… мы бы жили в «Рице», а не в этом отеле «Акрополь»!..

«Акрополь», что за название…

В а л е н т и н а. А я как раз говорила Сержу, что отсюда пре красный вид.

М а р и. Вид… Если в жизни что и прекрасно, Валентина, так это то, что не снаружи, а внутри. В своем доме. То, чем ни с кем не надо делиться.

Хотя, по правде сказать, стремление поделиться тебе всегда было присуще в высшей степени.

С е р ж. Дорогая мама, у вас с каждым днем развиваются и такт и вкус.

М а р и. Ты…

Они меряют друг друга взглядами.

В а л е н т и н а (быстро перебивая). Нет, ты понимаешь, Мари, ты подумаешь, что я.,. хм… притворяюсь, но меня, правда, скорее, забавляют эти увлечения Жан Лу.

М а р и. У тебя всегда были странные забавы.

В а л е н т и н а (краснея). Я хочу сказать… Словом, скорее, должно было быть наоборот… Потому что, знаешь, я тебе скажу, поверь мне, я, правда, лучше его, физически, во вся ком случае. Понимаешь, он начинает сдавать, и пить надо бы ему меньше, словом, мы как бы меняемся местами.

М а р и (потрясена). Неужели?

В а л е н т и н а. Разумеется, в нем больше жизненной силы, больше постой, как это он называет? — уменья жить. Именно, уменья жить. Словом, он говорит, что жизнь сочный плод, в который надо вгрызаться… а вместо этого только и делает, что ходит по зубным врачам. Словом, не могу же я на него сердиться за то, что он перепутал наши роли.

М а р и. Прекрасно. А у тебя никогда не возникало желания забрать себе его роль?

В а л е н т и н а (удивленно). Изменять ему? Боже мой, нет, конечно. Ты же знаешь, я его очень люблю.

Мари (передразнивая). «Я его очень люблю», С е р ж. Почему все-таки вы не хотите поменяться ролями? Вы думаете, в любом случае пьеса будет сыграна?

В а л е н т и н а. А вы так не думаете?

Серж. Нет.

Она заинтересованно смотрят друг на друга.

М а р и. Ох, как многозначительно и сколько туману! Прекратите! Имей в виду, что для Сержа жизнь — сплошная трагедия. Нам не до веселья, каждый день на повестке дня критика моих взглядов. Скоро дойдет очередь и до тебя.

Увидишь. И узнаешь, какая на нас лежит ответственность. О! Молодое поколение шутить не любит. Кто подписывал Мюнхенские соглашения? Я! Кто не помешал истреблению миллионов людей на войне? Я! Кто развязал войну в Алжире? Я!

С е р ж. Не берите все на себя — ночью глаз не сомкнете.

М а р и. Я сплю хорошо.

Серж хочет что-то сказать, но затем, пожав плечами, уходит из комнаты.

В а л е н т и н а. Ты его обидела.

М а р и. Надулся — пройдет.

В а л е н т и н а. Какая у тебя была необходимость посвящать его в мою личную жизнь? Все-таки это мой племянник, и мне бы не хотелось…

М а р и. Боишься, что «твой племянник» не будет испытывать к тебе должного уважения?

В а л е н т и н а. Во всяком случае, мне бы не хотелось, что бы он испытывал ко мне чувство жалости...

М а р и. Это еще почему?

В а л е н т и н а (удивленно). Потому что он мальчик.

Пауза.

М а р и. Ты не изменилась.

В а л е н т и н а (развешивает свои платья, оборачивается). В каком отношении?

М а р и. «Мальчик»! Еще в двенадцать лет… Что ты до сих пор продолжаешь в них находить?

В а л е н т и н а. Ну как же… привлекательность.

М а р и. Как я раньше не догадалась. Есть люди, всю жизнь которых можно выразить в нескольких расплывчатых словах. Для тебя что ценно: привлекательность, тюльпаны, балконы, развлечения, лень.

В а л е н т и н а (живо), Ну нет, извини, пожалуйста. Я ни когда не была ленивой. Что хочешь, только не это. (Начинает раскладывать вещи быстрее.)

М а р и (сидя). Шляпки… Кстати, не укладывай их на мои чулки, мне завтра придется их перекладывать. Нет, и туфли я тоже завтра надену.

В а л е н т и н а. Прости меня, я никогда не умела наводить порядок.

М а р и. Да, «лень»— неточное слово. Чувствую я, что пока не вытряхну из нотариуса своих денег, придется терпеть, стиснув зубы. (Помогает Валентине.)

В а л е н т и н а. Ты права, так удобнее.

М а р и. Да? (Смеется.)

В а л е н т и н а. А чем Серж занимается?

М а р и. Рисует для рекламы. Разумеется, он хотел бы быть Ван Гогом, ты заметила, какой у него зловещий вид?

В а л е н т и н а (перестав раскладывать, садится на кровать и смотрит, как Мари распаковывает ее вещи). Я его понимаю. Я тоже хотела бы быть Ван Гогом. Или Вагнером.

М а р и. Почему?

В а л е н т и н а. Не знаю. Наверно, потому, что они создавали красоту и притом своими собственными десятью пальцами. (Рассматривает свои изящные руки.)

М а р и (останавливается перед ней с руками, полными вещей). Мне иногда кажется, что ты надо мной смеешься. (Посмотрев на недоумевающую Валентину, отходит к шкафу.)

В а л е н т и на (задумчиво). Ты говорила о тюльпанах… Знаешь, сейчас выводят удивительные сорта. У моего торговца цветами, то есть, бывшего торговца, часто бывают светло-голубые, восхитительные, В день отъезда я как раз хотела их купить. Но у меня было слишком много вещей. Такая жалость!

Тебе бы они очень понравились, М а р и (стараясь держать себя в руках). Скажи мне, Валентина. Помимо того, что твой муж тебя выставил, что ты проиграла миллион в железку и что твой цветочник выращивает голубые тюльпаны, неужели за два года в твоей жизни больше ничего не произошло?

В а л е н т и н а. Я знаю, я не умею рассказывать. Но, по существу, ведь и ты тоже не умеешь.

М а р и. А! Я не умею?

В а л е н т и н а. Боже мой, ну конечно, нет. Я не знаю, на пример, тяжело ли ты перенесла смерть Юбера — прости, Жоржа, я не знаю, волнует ли тебя, как складывается жизнь у твоего сына, я не знаю, можно ли опротестовать завещание твоего мужа, что из себя представляет в деловом смысле твой нотариус, как ты себя сейчас чувствуешь, ведь ты уже восемь лет страдаешь печенью, удалось ли тебе выгодно продать Рошфор, можешь ли ты..