Защитник Гусева отпрыгнул назад и принялся кружить по арене, выискивая слабое место или выбирая время для атаки. Или еще для чего-нибудь. В гладиаторских боях Гусев совершенно не разбирался.

— Мои соболезнования, — Гена-Геноцид присел рядом. Полы его пиджака распахнулись, и Гусев узрел автоматический пистолет в кобуре под мышкой и здоровенный охотничий нож на поясе.

— Я надеюсь на лучшее.

— Как и все мы, — сказал Гена. — Как и все мы.

Мечи скрестились, высекая искры. Краюхин напрыгнул на противника, толкая его щитом в необъятный живот. Японец снова сделал какое-то неуловимое глазу движение, уходя вбок, и Краюхин пролетел несколько метров по инерции, врезавшись в ограждение арены. Катана сверкнула в воздухе и прочертила красную линию на левом бицепсе Краюхина. На арену упали первые капли крови.

— Если бы речь шла об административном нарушении, уже можно было бы заканчивать, — прокомментировал Гена. — Дела с небольшими суммами исков решаются пролитием первой крови.

— Чем выше сумма иска, тем больше крови должно пролиться? — утонил Гусев.

— Прямой зависимости тут нет, — сказал Гена. — По крайней мере, после того, как исковая сумма перекатывает за сотню тысяч.

— Я эти тонкости не понимаю, — признался Гусев.

— Да нет здесь никаких тонкостей, — отмахнулся Гена. — Официально поединок считается закончившимся только после того, как прозвучит гонг. До этого противники могут делать друг с другом все, что угодно. Если сумма иска небольшая, то гонг звучит уже после первой крови, если нет, то оппонентам дают шанс уладить все окончательно.

— Э… то есть, поубивать друг друга?

— Да, — сказал Гена. — Это вовсе необязательно, но… Понимаете, если сумма иска весьма значительна, и оба адвоката остались в живых, то после поединка возможно всякое. Аппеляции, ссылки на прецеденты, прочая казуистика. Это все же юриспруденция, друг мой, хотя и весьма модернизированная. Но вот если ведущий адвокат другой стороны мертв, то подача аппеляции уже невозможна. Понимаете, о чем я?

— Можно не убивать, но убивать вернее? — уточнил Гусев.

— Да, как-то так.

— И часто убивают?

— Примерно в двадцати процентах случаев, — сказал Гена. — В уголовном праве, как вы понимаете, расклады другие.

Краюхин уже почти не атаковал.

Он ушел в глухую оборону, принимая удары своего противника на щит. Японец же, никуда особенно не торопясь, проводил одну атаку за другой и постепенно теснил гусевского адвоката в угол.

— И как вы полагаете, Федор…

— Его убьют, — бесстрастно сказал Гена-Геноцид. — Уж больно дело щекотливое.

— Даже если я попрошу отозвать иск?

Гена покачал головой.

— Во время поединка это уже невозможно, — сказал он. — От вас теперь ничего не зависит.

Гусев никогда не был ни фанатом холодного оружия, ни большим поклонником мордобоя.

Все эти ножи, мечи, топоры и прочие острые штуковины, предназначенные для кровопускания, не пробуждали в его душе никакой страсти. В его время существовал целый пласт людей, которым это было интересно, да что там, с парочкой таких индивидуумов он и сам был знаком. Офисные работники, в курилке обсуждающие очередную модель ножа из чего-то-там-легированной стали, с кровостоком и рукояткой, предназначенной для обратного хвата, не вызывали у него ничего, кроме недоумения. Тогда ему казалось, что время холодного оружия безвозвратно прошло, и если уж придется решать проблемы, связанные с насилием, то для этого существуют более прогрессивные методы. Тот же пистолет, например.

Но ведь его увлеченные ножами коллеги никаких проблем, связанных с насилием, никогда не решали, если не считать за таковые пьяные драки на корпоративах и редкие стычки за парковочные места. Очевидно, считал он, тяга к холодному оружию была атавистической чертой, отличавшей настоящих мужчин от прочих бета-самцов. Так же, как и игра в виртуальные танки, например.

Или вот бокс.

Практически все знакомые Гусева разбирались в боксе. При анонсе очередной схватки за звание чемпиона в супертяжелом весе — наверное, в боксе были и какие-то другие веса, но они почему-то никого не интересовали — в кабинетах и курилках сразу же начиналось обсуждение шансов того или иного боксера, разрабатывались хитроумные стратегии и в ушах Гусева звенело от всех этих «джебов, крюков, клинчей и апперкотов». При этом, по факту, драться никто из этих специалистов и не умел. Когда Гусеву не удавалось отвертеться от очередного корпоратива, он частенько наблюдал стычки своих коллег, и ни одна из них хотя бы отдаленно не напоминала боксерские поединки профессионалов. Как правило, это были неуклюжие, смазанные двидения, когда удары наносились не кулаками, а всем подряд, ногами вообще никто из корифеев никогда не работал, а так называемый клинч сразу же переходил в беспомощное валяние на паркете.

Гусев никак не мог понять, откуда у этих тихих, мирных, и, в общем-то, довольно неплохих людей берется такая тяга к насилию, но, судя по результатам, кому-то из них удалось добраться до законодательной власти и захватить ее в свои потные, никогда не державшие ничего тяжелее компьютерной мышки, руки. И теперь адвокаты убивают друг друга на арене, а простые граждане на вполне законных основаниях постреливают в других простых граждан на улицах.

И ничего, страна не развалилась, хаоса нет, все довольны. Что же произошло с людьми за то время, что он проспал? Ведь по историческим меркам это был очень недолгий период.

Гусев дал себе слово, что попытается в этом разобраться.

Даже не будучи специалистом, Гусев понимал, что дело плохо.

Краюхин швырнул изрубленный в щепки щит в лицо японцу, а сам попытался провести атаку в ноги. С грацией танцора японец уклонился от обеих угроз, махнул в ответ мечом, и грудь Федора прочертила очередная кровавая полоса.

Однако, Краюхин был настоящим бойцом. Ему не хватало умения, совершенно очевидно, что ему не хватало скорости, но даже понимая, что шансов на победу у него нет, он не опускал руки и продолжал драться.

— Жаль, — прямо над ухом сказал Гена-Геноцид, о существовании которого Гусев успел позабыть. — Хороший парень, очень старательный. Но это просто не его уровень.

Удар, блок, удар, звон клинков. Японец дрался легко, словно в тренировочном зале, словно перед ним был не человек, стремящийся его убить, а бессловесная макивара, которая не может дать сдачи. Федор был залит кровью, сочащейся из многочисленных порезов, кровь капала на плотно утоптанный песок арены, и всем уже было ясно, чем кончится этот суд, но чертов гонг все не звучал и не звучал.

Гусев до боли сжал кулаки. Ему уже было наплевать на деньги, ему хотелось только, чтобы все поскорее закончилось. И он все еще надеялся, что Гена-Геноцид ошибается, и Краюхину удастся выбраться из боя живым.

Не сложилось.

Удары Краюхина становились все более вялыми, очевидно, сказывалась слабость от кровопотери. В какой-то миг он просто не успел вернуться в оборону, и катана японца отсекла ему кисть правой руки, вместе с зажатым в ней мечом.

Краюхин тяжело упал на колени, его взгляд нашарил отрубленную руку, да там и остановился.

Гонг, взмолился Гусев, гонг. Чего же они медлят, ведь очевидно же, что поединок закончен, что дальше уже ничего не будет, ничего просто не может быть. Это ведь уже не бой, это даже не избиение. Это казнь.

Коротким, без замаха, движением, японец вогнал меч в грудь Краюхина.

Гонг прозвучал только после того, как безжизненное тело адвоката рухнуло на песок.

Кац сидел на скамейке и курил, аккуратно стряхивая пепел в урну. Гусев заметил его издалека, но не подал виду. Он старательно водил метлой по асфальту, не поднимая глаз выше линии бордюра. Кац терпеливо ждал, пока аллея не приведет Гусева к нему.

Вжжжх, вжжжх, вжжжх.

— Какого черта вы делаете? — поинтересовался Кац.