И снова за работу, снова терзать и мучить землю, которая, казалось, стонет, покрываясь цветами.

Солнце раскаляло сад; трескалась кора на деревьях; в ранний утренний час, обычно такой прохладный, Борда обливалась потом, как в полдень, и все больше худела, все сильнее кашляла.

Казалось, цветы, которые она целовала с неизъяснимой печалью, отнимали у нее жизнь, стирали краски с ее лица.

Никому и в голову не приходило позвать врача. К чему? Докторам надо платить, а дядюшка Тофоль не верил в медицину. Вон, к примеру, животные – отлично обходятся без докторов и аптек.

Однажды утром Борда заметила, что соседки шушукаются, глядя на нее с состраданием. Обостренный болезнью слух девушки уловил сказанные шепотом слова: "Ей не пережить осеннего листопада". Мысль эта стала неотступно преследовать ее.

Умереть!.. Что ж, пусть так… Жаль только бедного старика, ведь он останется один, без всякой помощи. Но если суждено расстаться с жизнью, то хотя бы так, как рассталась ее мать, – в разгар весны, когда весь хоровод красок устремляется ввысь, словно взрыв счастливого смеха; только не осенью, только не в эту печальную пору, когда обнажается земля и оголенные деревья стоят точно метлы, а на грядках уныло покачиваются зимние цветы.

Когда опадут листья!.. Борда возненавидела деревья, которые превращались осенью в мрачные скелеты; она сторожила их, точно они несли смерть, и страстно полюбила пальму, посаженную лет сто тому назад монахами, – стройное, высокое дерево, увенчанное султаном трепетных перьев. Они никогда не опадут!

В глубине души она знала, что это неразумно, но склонность к чудесному вселяла в нее надежду, и бедная Борда в минуты отдыха искала убежища под сенью остролистых ветвей, подобно тому как иные верующие ищут исцеления у ног чудотворной мадонны.

Под этой пальмой прошло ее последнее лето; она глядела, как солнце, которое не могло уже согреть ее зябнущее тело, исторгает пар из земли, точно там в недрах клокочет вулкан; здесь Борду застали первые холодные ветры, срывавшие с деревьев осенние листья. Она таяла на глазах и с каждым днем становилась все печальнее; слух ее обострился, и она явственно слышала самые неприметные шорохи сада.

Белые мотыльки, порхая над головой Борды, прикасались крылышками к ее влажному лбу, точно желая унести ее отсюда в иной мир, где чудесные цветы, наполняясь ароматом и соками, не отнимают жизни у тех, кто ухаживает за ними.

Зимние дожди уже не застали Борду в саду. Тяжелые капли падали на согнутую спину старика, как всегда сжимавшего в руках мотыгу; глаза его были устремлены в землю.

Он шел предназначенным ему путем с тупым безразличием покорного солдата нищеты. Работать, работать, чтобы купить горсть риса и вовремя внести арендную плату.

Теперь он один; девочка ушла вслед за женой. У него нет ничего, кроме этой жестокой земли, которая высасывает из людей жизнь и когда-нибудь доконает и его, – цветущая, душистая, плодородная, точно над ней никогда не проносилось дыхание смерти. Ни один куст не погиб, чтобы проводить бедную Борду в ее далекий путь!

В семьдесят лет ему приходится работать за двоих. Он долбит землю еще упорнее, чем раньше, не поднимая головы, не видя окружающей его обманчивой красоты. Дядюшка Тофоль знает, что она плод его рабского труда, он одержим лишь одним желанием – продать подороже красоту Природы. И старик косит цветы с таким же равнодушием, с каким косил бы полевую траву.

Борда – незаконное дитя, подкидыш (просторечье}.