«Дак и я об этом… – Не веря в свою удачу, расплылся в широкой улыбке Штык. – Школьная дружба, она завсегда…»

Он не нашел в своем скудном словарном запасе нужных слов, чтобы закончить мысль и досказал все языком жестов – как глухонемой.

«О чем базар, – кивнул я согласно и назвал цену. – Это чтобы вам хватило и на вечерний сабантуй».

«Братан! – возопил Васька. – Век не забуду! Ну выручил, ну выручил… Забирай…»

И высыпал монеты прямо мне в карман, дубина. К сожалению, он не знал одного из главных правил нумизматов: с монетами нужно обращаться как с малыми детьми – бережно, осторожно, не бить, не швырять, и лучше всего прикасаться к ним в мягких хлопчатобумажных перчатках.

Я действительно заплатил больше, чем получил бы Штык, просто сдав монеты в пункт приема драгметаллов. Похоже, в этом вопросе Васька ориентировался неплохо. Грамотный, повторил я его слова не без иронии.

Но что касается других – нумизматических – аспектов его находки, то здесь он был полным лохом. Нет, даже не так – ушастым лохом.

Дома я первым делом бросился к своему рабочему (если его можно так назвать) столу. Он у меня был особенный.

Стол находился в кабинете деда и поначалу казался мне уродцем. Его смастерил еще дореволюционный столяр неизвестно для какого заказчика и непонятно для каких целей. Скорее всего, это был не стол, а секретер. Но он сильно смахивал на рабочее место современного слесаря-лекальщика.

Стол был массивным, двухтумбовым. Сделали его из украшенного резьбой дуба, а столешницу инкрустировали ценными породами деревьев. На столешнице высилась надстройка с многочисленными выдвижными ящичками и ячейками с дверками. И вся эта «мечта слесаря» была окована бронзовыми бляшками, изображавшими львиные морды и каких-то мифических животных и птиц.

В общем, этот древний уродец никак не вписывался в современный интерьер.

Поначалу я хотел его продать. Но знаток мебельного антиквариата Изя Шнобельман (или Изя Шнобель; так его прозвали из-за потрясающе большого носа, нависающего над верхней губой; настоящую фамилию Изи мало кто знал), осмотрев мой «раритет», сказал: «Никита, за этот хлам никто не даст тебе больше десяти шекелей. И то если потенциального покупателя напоить до положения риз. А это тоже нынче денег стоит».

Изя меня убедил. Он был докой в таких вопросах. Тогда я решил это дедово «наследство» выбросить к чертям собачьим.

Но не тут-то было. Оказалось, что стол не проходит ни в дверь, ни в окно. Интересно, как его затащили в квартиру!? Неужели стол определили на полагающееся ему место еще во время строительства?

Это было большой загадкой. Я ломал над ней голову целую неделю. Но так ничего путного и не придумал.

Оставалось последнее – разломать стол и вынести его из квартиры по частям. Мне казалось, что это потрясающе верное решение.

Боже мой, как я был наивен! Я забыл, что в старину мебель делали не абы кто, как сейчас, а настоящие мастера своего дела, опытные столяры-краснодеревщики.

Нонешние мебеля, сварганенные на живую нитку, да еще с деревостружечных плит, разваливаются сразу же после первой пьянки. На такие шаткие столы не то что облокотиться, полный стакан поставить боязно.

А я решил разобрать дубового монстра, как детский конструктор – без кувалды, топора и лома. (Да и где их было взять?) Интеллигент хренов…

Короче говоря, когда я наконец понял, что этот стол может выдержать даже наезд танка и что мне с моими хилыми силенками здесь вообще делать нечего, мой запал новоявленного спеца по интерьерам сразу испарился. Я плюнул на свой план, который предусматривал обновление мебели, и решил оставить все, как было.

По натуре я не только лентяй, но еще и потрясающий бездельник. Моим жизненным кредо были три постулата из бездонной копилки народной мудрости: «Мы работы не боимся, пусть она боится нас», «Пусть работает трактор, он железный» и «От себя гребет только курица и бульдозер».

Все, точка. Емко и всеобъемлюще. Лучше не придумаешь. Чтобы там ни говорили разные зарубежные злопыхатели, а наш народ действительно велик.

Пусть скажут спасибо всякие там Джоны и Гарри, что русскому Ивану лень на них даже плюнуть. Иначе они так не вышивали бы по всему миру на танках и самолетах, размахивая своими поганками направо и налево.

Не буди лихо, пока оно спит тихо…

В общем, представив на миг, что мне придется куда-то плестись, кого-то искать (чтобы разломали и вынесли стол), а затем каким-то хмырям еще и денежку платить за это, я ужаснулся своей невиданно активной жизненной позиции и быстренько улегся на любимый диван – чтобы поразмышлять в спокойной обстановке о политических проблемах современности.

И как же я оказался прав в своей неизбывной лени! Есть такое выражение – «спеши помаленьку». Как часто мы по своей глупости и наивности бежим впереди паровоза, а затем удивляемся, почему по нам проехались его колеса.

Дубовый монстр стал моим рабочим столом. Столешница освещалась мощной электролампой, а в ящичках и ячейках хранились различные инструменты и химикалии для реставрации монет.

Чего там только не было: различные кислоты и щелочи в стеклянных пузырьках, аммиак, едкий натр, углекислый аммоний, спирт, ацетон, парафин и синтетические смолы для консервации монет, щеточки – щетинные, из тонкой латунной проволоки и со стекловолокна, скальпели, зубоврачебные боры, пасты, порошки… В общем, целая химическая мини-лаборатория.

На обширной столешнице (которую я, из несколько запоздалой жалости к старинному раритету, накрыл большим листом толстого стекла) стояли термостат, миниатюрная бормашина, микроскоп (как и стол, он был в годах; тоже наследство от деда), большая сильная лупа на фигурной подставке, а также вполне современная аппаратура для электрохимического восстановления поверхности монет; много места она не занимала.

Что касается самой коллекции монет, то я держал ее в массивном швейцарском сейфе, который сделали в 1939 году, как гласила табличка на его задней стенке. В нем когда-то лежали чертежи и записи деда.

Это был сверхнадежный несгораемый бокс. Открыть его, не имея ключа и не зная цифрового кода замка, не смог бы никто. По крайней мере, в нынешние времена.

Когда дед умер, за содержимым сейфа пришли товарищи из Лубянки. Этот момент я хорошо запомнил. Но сколько спецы КГБ не бились, поделать с замками ничего не смогли.

Дело было в том, что дед никому не открывал тайну кода. Ключ нашли, он был в кармане его пиджака, а вот данных по швейцарскому кодовому замку – увы…

Промучившись с сейфом целый день, гэбисты начали кумекать. И додумались вызвать из зоны совершенно гениального вора-«медвежатника» по кличке Шнып. Он был таким старым, что, казалось, вот-вот рассыплется на ходу. Брехали, что Шнып успешно бомбил сейфы еще при царе-батюшке.

Ему пообещали свободу, если он справиться с кодовым замком сейфа. Весь этот разговор происходил в присутствии всей нашей семьи, которая тоже была заинтересована в скорейшем решении проблемы с сейфом – там лежали денежки деда. (Между прочим, немалые – у деда почти каждый месяц были какие-то премии). Поэтому я все слышал.

«Э-эх, касатики, – снисходительно ответил Шнып. – Зачем мне ваша свобода? Сами судите: у меня ни кола, ни двора, ни родных, ни близких, а в зоне все свои, там я авторитет, большой человек. Чифирок – пожалте, сдобную булочку – сей момент… Постель у меня мягкая, возле окна, простынки чистые, я накормлен, напоен, присмотрен… хе-хе… Что еще надо старому человеку? Ваша свобода для меня – смерть под забором. Так что спасибо за предложение. Но на замок посмотрю… Чего ж не уважить людей, коли просят».

Но едва Шныпа подвели к сейфу, как он тут же характерным жестом поднял руки к лицу – словно защищаясь от сильного света. «Век свободы не видать! Начальник, я пас. Этот шнифер* мне не по зубам. Я на таком сгорел в пятьдесят восьмом. Тут нужен хороший слух, а мне ваши вертухаи*… извиняюсь… в сорок девятом так дали по лопухам*, что я наполовину оглох. Нет, не смогу. Ежели бы здеси нужна была тока отмычка…»