— Я так же нормален, как ты. И вообще, какой смысл об этом спорить? Пора в путь.

— Это невозможно,— сказал Джеффри. Он не сво­дил глаз с лица Кросса.— Прилив только начался. Рань­ше чем через полчаса мы не сможем пройти через ма­лый шлюз.

— Верно,— сказал Кросс.— Я забыл. Тогда мы мо­жем еще поговорить.

— Тебя повесят,— сказал Джеффри.

— Конечно, повесят, если поймают. Зачем, по-твое­му, я вас сюда заманил?

— Подлец!

— Так-то лучше,— спокойно сказал Кросс.— А еще лучше помолчи, не трать силы. Они тебе еще понадо­бятся.

— Никуда мы не поплывем. Кросс повел пистолетом.

— А про это ты забыл?

— И ты воображаешь, что тебе удастся заставить меня вести яхту в такую погоду через Северное море? Более полоумной затеи невозможно себе представить. Я все равно рано или поздно отниму у тебя пистолет и тогда уж — Бог свидетель!—сверну тебе шею. Лучше сдавайся властям, если не хочешь, чтоб я сам с тобой расправился.

На лице Кросса появилась сардоническая усмешка.

— Ты меня еще плохо знаешь,— сказал он. Дай я тебе сначала расскажу, что я за человек. Тогда тебе, быть может, не захочется лезть на рожон. Так вот, нас­чет твоего отца. Разумеется, я убил его, чтобы получить наследство. Чем плохой повод? Я убил многих безо вся­кого повода.

Памела крепко держала Джеффри за руку.

— А как же ваше алиби? — спросила она.

— Я его подстроил. И довольно хитро. Вы все клюну­ли на эту приманку. Я просто поменял таблички с назва­нием улиц и хорошо выбрал свидетелей. Все бы обош­лось, если бы не та женщина.

— А как она догадалась?

— Она была в разбомбленном доме. А меня, так не было.

— Ясно.

Памела была поражена, с каким спокойным безраз­личием Кросс говорил о своих жертвах.

— Что, удивлены? Думали, что я на такое не спосо­бен?

— Я нисколько не удивлена. Я всегда думала, что вы на такое способны. Просто меня убедило ваше алиби, Мне казалось, что вы физически не могли этого сделать. Теперь я начинаю понимать. Это было дьявольски изо­бретательно. Вы не боитесь нам об этом рассказывать?

— Милочка, это теперь уже не имеет ни малейшего значения. Когда тебе все равно грозит веревка за убий­ство, еще два-три трупа не составляют никакой разницы.

— Значит, то, что ты наговорил мне по телефону — ложь, как и все остальное?— спросил Джеффри.

— Разумеется. А ты и развесил уши, как дурак.

— С твоей точки зрения я действительно дурак. Я ведь никогда не имел дело с преступниками, с чего бы мне вдруг усомниться в твоих словах? Ничего, до меня уже дошло, какой ты негодяй.

— Чем быстрей ты это поймешь, тем лучше. Тогда ты будешь выполнять мои приказания.

— Неужели вам чужды все человеческие чувства?-— спросила Памела.

— Все до единого. Мне совершенно безразлично, до­живете вы до утра или нет. Меня заботит только соб­ственное спасение. Я бы вас хоть сейчас застрелил, но мне это невыгодно. Я нуждаюсь в вашей помощи. Если вы меня переправите в Голландию, может быть, я вас и не убью. Это зависит от того, как вы себя будете вести. Будете стараться — может быть, и останетесь живы. Человеку достаточно малейшего проблеска надежды. Ну, а если вам наплевать на пряник — есть же еще и кнут. Я сумею заставить вас повиноваться. Я же был в немецком концлагере...

— А я, дурак, еще поверил твоим россказням, — сказал Джеффри,— жалел тебя.

— Да уж, нашел, кого жалеть. Даже смешно.

— Значит, ты и про лагерь лгал?

— Не совсем. Я действительно был в лагере, но я не был заключенным. Я работал на СС. У них был иност­ранный отряд, и я в него вступил.

— Да, за тобой длинный хвост тянется, как я погля­жу,— сказал Джеффри и подумал: Слава богу, что отец об этом не узнал!

— Мне совсем не улыбалось провести несколько лет в положении заключенного. Куда лучше стать надзира­телем. В общем-то я не жалею о своем решении. Краси­вая форма, хорошая еда, положение, приятели. В лаге­ре мне жилось совсем неплохо. То есть сначала мне там вовсе не нравилось. Я имею в виду мои обязанно­сти. Ты же помнишь, Джеффри, какой я был до войны — чтил все заповеди и правила. То, что я там увидел, по­началу показалось мне ужасным. Меня просто мучила совесть.

— Трудно поверить,— ввернул Джеффри.

— Ты бы поверил, если бы знал, что я имею в виду. Да, у меня была совесть, но у меня еще была жизнь, с которой мне не хотелось расставаться. Поначалу я по­пал в очень плохой лагерь. То, что я тебе о нем расска­зывал — все правда. Я видел, как там обращались с людьми. Мне казалось, что я не вынесу такого обраще­ния. И я решил спастись — единственным доступным мне способом. Ну, а когда ты уже принял такое реше­ние — катишься вниз без задержки. Сначала тебя пот­рясают зверства и издевательства над людьми. Тебе ка­жется, что ты в аду и тебя окружают дьяволы. Дума­ешь, что, пожалуй, было бы лучше умереть. Тебе все еще жалко людей. Потом начинаешь думать, что мог­ло бы быть хуже. В конце концов у тебя достаточно еды, тебе не больно. И ты не один такой, с тобой рядом дру­гие парни — и во внеслужебное время они совсем неплохие ребята. Они просто выполняют приказы. Свалить вину на других очень легко. Постепенно перестаешь ужасаться тому, что ты делаешь. Привыкаешь. И вот уже ты спокойно смотришь на то, как вешают мужчин, насилуют женщин, избивают детей. «Пускай себе орут,— говоришь себе,— мне-то что?» Чувство вины пропадает — ты уже столько раз это видел и сам все это делал. Потом даже начинаешь получать удовольст­вие. В душе мы все садисты. Но скоро и это проходит. Под конец чужие страдания тебя уже не возбуждают. уже не придумываешь новые способы пыток. Убийство становится каждодневной работой. Все равно, что бить мух. Я ничуть не преувеличиваю.

— Раз вы так много об этом говорите, значит, не так уж вам все безразлично,— заметила Памела.— Вы знаете, что совершили чудовищные преступления.

— Вы меня не поняли,— сказал Кросс.— Я не соби­раюсь обсуждать с вами психологический портрет убийцы. Я просто хочу, чтобы вы поняли, что со мной не стоит шутить. Я знавал горячие головы, что бросались на пистолет. Вот и Джеффри такой. А я стараюсь до­вести до его сознания, что этого делать не надо. Давай­те я вам расскажу про свой последний день в Клоге — так назывался наш лагерь. Это было перед самым при­ходом русских. Орудийный огонь уже подступал сов­сем близко. Комендант получил приказ уничтожить пе­ред отступлением все — чтобы от лагеря и следа не ос­талось. Значит, уничтожить и заключенных. Знаете, что мы сделали? Мы заставили их спилить высокие сосны, уложить бревна на землю в поленницу. Когда получил­ся довольно высокий помост, мы велели им ложиться сверху, тесно друг к дружке, как сардины в банке, и всех их перестреляли. Мужчин, женщин, детей — без разбору. Потом на трупы положили еще ряд бревен, и так далее,— слой дерева, слой мяса.

Кросс ухмыльнулся.

— Ну как, нравится вам моя вечерняя сказка?

— Дьявол, вот ты кто,— сквозь зубы проговорил Джеффри.

— Совершенно верно. И не забывай про это. Конеч­но не все заключенные были мертвы. Их было слишком много несколько сотен. Мы расстреливали их в спеш­ке. Когда всех сложили в поленницы, мы полили их сверху бензином и подожгли. Посмотрели бы вы, как они горели — потрясающее зрелище. Такое всю жизнь будешь помнить. Я стоял с другими эсэсовцами вокруг костров и время от времени с краю выползало нечто, что раньше было человеком: с краю никогда хорошо не горит, наверно, тяга плохая. Так или иначе, эти страши­лища выползали с жуткими воплями, у некоторых вместо ног и рук были обугленные головешки. Извиваясь, они отползали в траву, и там мы их приканчивали.

Он замолчал, и в каюте опять наступила мертвая ти­шина. Лицо Памелы было искажено ужасом и отвраще­нием, но она не издавала ни звука.

— Вижу, что я вас заинтересовал. Вот такой у меня жизненный опыт. Так что убийство твоего отца, Джеф­фри, было для меня пустяковиной. К тому же я не прос­то хотел получить наследство — у меня в нем была крайняя нужда. Я боялся, что меня настигнет мое прош­лое. Когда я очнулся в английском госпитале, меня взяли в оборот ребята из органов безопасности. Они задавали чертовски неудобные вопросы. Но я сочинил прекрасную легенду. У меня вообще это хорошо полу­чается. Мои легенды звучат вполне правдоподобно. А, Джеффри? Так что мне удалось замести следы. Но я знал, что этим не кончится. Мы не сумели спрятать все концы в воду. Несколько заключенных сбежали. Они, наверно, порассказали русским всякого. И мы не успе­ли сжечь все бумаги. В самый неподходящий момент к лагерю прорвался русский танк. Я считал, что рано или поздно русские передадут эти документы нашим, и тог­да меня ожидает виселица. Так что мне нужно было раздобыть побольше денег и уехать в страну, которая не питает особой ненависти к военным преступникам. Я вам не надоел?