«Он мог стать ученым, а стал императором – какое падение», – говорил Курье о Наполеоне.

Я слышала, как в кулуарах каких-то состязаний некто с апломбом недоумевал: «Не понимаю, если Аркадьев мог стать художником, зачем же он стал тренером?..»

Театральное окружение отца – это еще далеко не все, что питало дух братьев в детстве.

Известно, сколь неоценимый вклад в воспитание детей способны внести бабушки и няни. Их нежность и долготерпение, соединенные со знанием великого множества стихов, сказок, историй, как нельзя лучше пестуют юную душу.

Моим героям бабушек и нянь вполне заменили трое дядей и старший брат Эрнест. Однако наибольшей привязанностью братьев пользовался «таинственный» дядя Володя.

Профессиональный революционер, политический ссыльный, он появлялся в доме не слишком часто, но всегда так же внезапно, как и исчезал. Куда? – спрашивать было нельзя. Братья ловили обрывки разговоров взрослых о каких-то ссылках, побегах, чувствуя необыкновенную важность исчезновений дяди Володи. Он был настоящим героем в глазах двух мальчишек, с нетерпением ожидавших его появления всегда, понимая, что предвидеть приход столь таинственного гостя невозможно.

Несмотря на свои эпизодические наезды в дом, дядя Володя сумел сыграть чуть ли не главную роль в воспитании племянников.

Человек жесткой дисциплины, вся жизнь которого подчинена служению революции, он и в искусстве любил все героическое. Он открыл мальчикам Джека Лондона, Горького, водил их на органные концерты Баха, и именно дядя Володя привил им благоговейное отношение к людям, жертвующим собой во имя Справедливости.

Если не считать его внезапных появлений и какой-то постоянной физической собранности – человек, всегда готовый к прыжку, к дороге, – его революционная одержимость внешне никак не просматривалась. Это был мягкий, тихий человек. Невзирая на кочевой образ жизни, от него каким-то удивительным образом так и веяло уютом, спокойствием.

Он обожал Петербург.

Изголодавшись по любимому городу – пост частых отлучек, – Владимир Иванович, когда приезжал, брал в охапку Така-Боку (так он называл племянников, подчеркивая их неразлучность) и колесил по Петербургу, с наслаждением пичкая их всякими историями о «северной столице».

«Недавно я имел неосторожность погулять по тем местам, – рассказывает Виталий Андреевич, – я хотел вновь увидеть волшебно-прекрасные острова, волшебные потому, что там прошли наши детство, юность. И лучше б я этого не делал… Наши острова – это дельта Невы, это природа, зелень, пески, камыши. Теперь же наступал город.

Если хочешь сохранить память о былом, не нужны эти экскурсии в молодость, ибо, когда ты возвращаешься, все уже другое».

…Они неизменно представляли себя участниками всех рассказанных дядей Володей историй.

«По манию Великого Петра столица возникла из бесплодных болот Ингерманландских…»

Они бродили по набережным, от Васильевского острова к Зимнему Дворцу.

«Не одни берега, но и все пространство, ныне занимаемое Петербургом, было усеяно лесом…»

Шли мимо портовой набережной, туда, к Академии художеств… Мимо сфинксов… Вдруг навстречу чудо – автомобиль, а чаще экипаж или конка – цок, цок по булыжнику.

В каждый приезд «таинственного» дяди они непременно посещали Русский музей, Петергоф, Царское Село и Павловский дворец, где давались знаменитые концерты под открытым небом. Все это воспитывало у братьев вкус к архитектуре, скульптуре, живописи, серьезной музыке.

Весной, гуляя по набережным Васильевского острова, любили смотреть на громадные красивые царские яхты – «Полярную звезду» и «Штандарт». Черные яхты с желтыми трубами. Иногда в эту часть Невы – от устья до Николаевского моста – заходили военные суда, часто стоял ледокол «Ермак» – один из первых больших ледоколов царской России. Входили сюда и подводные лодки и миноносцы, а также барка-музей с огромным чучелом кита. Короче, было на что посмотреть, и в погожие деньки тут собиралась уйма праздно гуляющей публики, которая фланировала вдоль набережных, стояла и висела на перилах. Белые платья, белые зонтики, белые шляпки – огромная белая пена кружев и оборок. Тут же важные господа и «неважные» кадетики гулять изволили. Словом, что называется, весь Петербургский свет, щедро позолоченный весенним солнышком.

В самый разгар гулянья иногда появлялись плоты, и плотовые при подходе к мостам, озорно поглядывая вверх, на «приличную» публику, брали рупоры и начинали весело перекликаться «по матушке». И тогда публика на удивление быстро редела…

Рассказывая о Петре I, дядя приводил мальчиков в Летний сад, в «Люстгартен с водяными куштанами», и чудились им развеселые шумные пиры с пушечного пальбою да преизрядной огненною потехою, со сладостным пением, трубами да «мусикиею».

Картины Петровских времен, как в сказке, возникали перед ними именно в этом саду. Нельзя сказать, что «таинственный» дядя был настоящим волшебником – они не верили ни в какую магию, – но это было немного и так.

«В те времена в городе еще не построили ни одного моста, – такие невероятные вещи рассказывал дядя Володя, – и гости царских увеселений приезжали в лодках и, привязав их к кольям на берегу, спешили в сад, в летнюю резиденцию Петра Великого…»

В ранние утренние часы они бродили по тенистым аллеям сада, дядя Володя рассказывал и рассказывал, а они тянули к нему свои любопытные мордочки, хотя в конце концов знали эти дядины уроки наизусть…

Совсем особое место в жизни братьев занимал Зоологический музей. Его посещение было таким важным событием, о котором вслух даже говорить не принято. Собираясь туда, мальчики лишь обменивались заговорщическими взглядами: уже скоро! В музее их ждал весь животный мир в чучелах, но больше всего их интересовали хищники: львы, тигры, барсы, акулы, рыба-меч, крокодилы и самая большая змея – анаконда. Их тянуло к хищникам некое смешанное чувство. С одной стороны, это было, бесспорно, восхищение – ведь хищники так красивы! С другой – отвращение к их кровожадности, к убийству. И еще их ужасно волновал такой момент: как же все эти животные – такие большие, сильные – все-таки попались и превратились в чучела? Мир вставал перед братьями удивительной, непостижимой загадкой. Они рано начали размышлять над смыслом жизни: для чего все это, если потом – все равно чучела? Неужели папа и мама тоже умрут?! И для них самих все рано или поздно кончится, а жизнь – небо, солнце, земля, Нева, Васильевский остров – все это останется без них?! И братьев вновь и вновь тянуло смотреть на всесильных некогда хищников, теперь же не более опасных, чем их тюбики с красками.

Все же вечером, когда во время купания кто-нибудь из них нарочно вопил: «Акулы!!!», оба мигом вылетали из ванны и бросались к матери.

Получается, о чем ни начнешь рассказывать – все занимало в их жизни особое место: живопись, поэзия, история, животный мир… Но дело в том, что обширный круг увлечений детства и сыграл, как видно, одну из решающих ролей в формировании их личностей, а в конечном счете – и личностей их учеников, обученных ими не только верным уколам и ударам, по также глубокому пониманию окружающего мира, искусства…

Итак, животный мир занимал в их жизни также особое место и, кстати сказать, обширнейшую площадь их квартиры и двора. У дома Аркадьевых всегда скитался нестройный, но многочисленный отряд кошек, и было такое впечатление, что дом заселен кошками и у некоторых из них живут люди.

А уж в квартире кого только не было! Клетки с птицами, которым разрешалось свободно летать по комнатам, аквариумы, террариумы с ужами, медянками и гадюками. Прямо в зелени цветов на подоконниках жили лягушки и ящерицы, на полу ютились белые японские мышки. И все это квакало, чирикало, мяукало и шипело…

И это было далеко не все. Всего не знали даже родители, ибо братья постоянно тащили в дом всякую страдающую, мерзнущую и голодающую живность.

Раз к Соне пришли подружки на чай. Они весело чаевничали, как вдруг из детской донесся какой-то странный звук, и через некоторое время в дверях гостиной показалась темная змея – полоз. Она бешено извивалась, но продвигалась мало, так как жутко скользила по паркету. Вот это-то скольжение и давало столь непонятный, жужжащий звук.