— Сам виноват! — бросает он. — Я… — он вдруг обрывает сам себя, уставясь на воду неподалеку от меня, и удивленно-испуганно, как-то совсем не своим голосом спрашивает:

— А это что такое?

И в этот момент вода возле дерущихся словно взрывается, и в воздух взметывается что-то огромное, темное, похожее на гигантское бревно, но только у бревен не бывает хвостов и бревна не бывают такими гладкими и живыми. Несмотря на толщину, оно удивительно легко и быстро изгибается и, словно хлыст, ударяет в то место, где застыли Антоха и Гарька. Я слышу душераздирающий крик, потом страшной силы удар о воду, словно с огромной высоты упала здоровенная доска, и еще какой-то странный щелчок. В туче брызг, подмяв под себя моих друзей, склизкое бревно, вильнув мощным хвостом — теперь я действительно вижу, что это хвост, уходит под воду, но не глубоко. Я вижу его. Я все время вижу его. Оно не меньше пяти метров в длину, и я, окаменев, смотрю, как оно описывает под водой петлю, разворачиваясь, и над тем местом идет небольшая волна. Гарька и Антоха, раскинув руки, расслабленно качаются на воде, в которой, набирая густоту, клубится красное, расплескиваемое волнующейся желтой водой, и для меня это происходит медленно, очень медленно — еще никогда ничего в моей жизни не происходило так медленно, словно время вообще умерло. Голова у Гарьки как-то странно вывернута, и глаза смотрят на меня и в то же время куда-то вверх, хотя лежит он на животе. Смотрят неотрывно и настойчиво, как будто Гарька собирается сказать мне что-то очень важное, но никак не может вспомнить, что именно. А потом рядом с ним вдруг распахивается пещера — точь в точь, как на страшном плакатике возле лестницы, где в волнах тонет нарисованный мальчик, но сейчас мальчик не нарисованный — все взаправду. В этой пещере без труда поместится взрослый мужчина, мне кажется, что в ней поместится даже весь мир. Нечто хватает Гарьку за бок, как щенок хватает домашний тапочек. Я успеваю заметить длинные желтоватые усы и бледно-желтый, ничего не выражающий тусклый глаз, а потом оно уходит в глубину и уносит Гарьку с собой, и мутная вода заливает его глаза, с хлюпаньем всасывается в раскрытый рот, и Гарька исчезает, качнув рукой с растопыренными пальцами, словно на прощание.

Кажется я заорал. Не помню.

А потом я полетел — куда-то очень далеко, и все вдруг превратилось в белый, пушистый, звенящий туман, и я летел все дальше и дальше и, наверное, улетел бы навсегда, но тут кто-то от души ударил меня по лицу, задев ушибленный нос, и я мгновенно вернулся в реальный мир и увидел перекошенное от ужаса лицо Веньки с подергивающимися, точно от сильной боли, сизыми губами.

— Ты видел?! — шепчу я и вцепляюсь ему в плечи. — Ты видел?! Ты видел?! — я уже кричу тонким девчачьим голосом. — Ты видел?!

— Пусти, а то еще врежу! — отвечает он мне таким же голосом. — Поплыли! Быстро! Плывем отсюда!

— Гарька… — бормочу я бестолково и не трогаюсь с места, — Гарька. Оно же утащило Гарьку.

С моего носа срываются крупные капли крови, падают в воду и мгновенно растворяются ней. Венька пихает меня в бок.

— Плыви, дебил!

Он бросает меня и уплывает вперед. Мои руки и ноги оживают и приходят в движение, и я несусь следом, но тут же натыкаюсь на Антоху. Он все так же плавает на животе, но одна его рука дергается, шлепает по воде, словно кого-то отгоняя. Я пытаюсь его перевернуть и зову Веньку, но он продолжает плыть, словно не слышит меня. Я в панике оглядываюсь — не поднимается ли где со дна темное бревно, но в желтой воде никого не видно. Тогда я снова начинаю дергать Антоху, и в конце концов переворачиваю его на спину, и он начинает отчаянно кашлять. Из носа и ушей у него течет кровь, а глаза заплыли, словно кто-то наставил ему фонарей.

— Быстрей! — говорю я Антохе и трясу его. — Быстрей.

В ответ он протягивает руку, хватает меня за шею, и я с бульканьем ухожу под воду и панически пытаюсь освободиться, но Антоха держит крепко, он навалился на меня и пытается забраться мне на плечи. Я наощупь бью его кулаком, и тяжесть с моих плеч исчезает. Я выныриваю, отчаянно кашляя и щурясь от боли в дважды разбитом носу. Антоха несколько приходит в себя — он не повторяет попытку ухватиться за меня, а пытается уплыть, но вместо того, чтобы направляться к острову, он описывает круг, центром которого являюсь я, точно решил поиграть. Судя по его диким, вытаращенным глазам, он совершенно ничего не соображает. Впрочем, я и сам мало чего соображаю — единственное, что я помню, — это то, что нам необходимо оказаться на острове. Остров — это безопасность. Остров — это жизнь. Если мы будем на острове, оно не сможет схватить нас и утащить под воду, как утащило Гарьку и, скорее всего, Рафика.

— Остров!!! — кричу я и машу рукой в ту сторону. — Туда плыви!

Заплывшие глаза Антохи принимают несколько осмысленное выражение, и он начинает барахтаться в нужном направлении. Постепенно он приходит в себя, плывет все быстрее и быстрее, догоняет меня а затем и вовсе перегоняет. Плывя, он издает какие-то странные звуки — что-то среднее между плачем и кудахтаньем, и слушать его очень страшно.

Венька сейчас дальше всех — он плывет быстро и в то же время не суетливо как мы, — похоже он единственный среди нас еще кое-как владеет собой. Несомненно, он доплывет до острова первым, и я отчаянно ему завидую. Ему везет, ему всегда везет, а я опять позади, и даже Антоха теперь плывет впереди меня и, похоже, совершенно про меня забыл. В голове у меня снова и снова прокручивается жуткая картина — мощное скользкое тело, ловко изгибающееся и ударяющее по воде, словно хлыст великана, безжизненно болтающаяся голова Гарьки, и распахивающаяся возле него огромная пещерообразная пасть. Плывя, я плачу — и не столько по друзьям, сколько от страха, но мои слезы смывает вода, потому что я на плаву все время опускаю лицо в воду, чтобы посмотреть — не поднимается ли где-то там, подо мной, к поверхности темная масса. А когда я вскидываю глаза, то вижу только одно — остров. Остров. Остров.

Отправляя нас переплыть реку за швейцарский нож и свое благорасположение, Юй, конечно, и представить не могла, какой приз на самом деле ждет того, кто доплывет до острова, — приз, дать который не в ее власти. Кто доплывет до острова, тот выживет. Вот так просто. Но для меня это очень непросто. Я начинаю выдыхаться, я начинаю захлебываться, я плыву изо всех оставшихся сил, но проклятый остров словно кто-то тянет назад, к другому берегу реки — он не приближается ни на метр. Я не выдерживаю и кричу:

— Венька!!! Антоха!!! Венька!!!

Никто из них не оборачивается, да я и сам не знаю, зачем кричу. Чтобы они остановились и подождали меня? Это глупо, конечно же глупо.

Хлебнув воды в очередной раз, я кашляю и пытаюсь быстрее шевелить ногами, и тут происходит то, что я больше чего боялся. Мышцы на правой ноге вдруг судорожно сжимаются — вначале пальцы сводит в комок, потом жуткая сверлящая боль поднимается все выше и выше, и вскоре вся нога до колена затвердевает как камень, и мне кажется, что ее непрерывно прокручивают через огромную мясорубку. Плыть я почти не могу — только беспомощно барахтаюсь, не продвигаясь вперед. Боль и паника перемешиваются друг с другом — я кручусь на месте, я захлебываюсь и кричу, я зову Веньку и Антоху, но никто из них мне не отвечает, никто не оборачивается, чтобы посмотреть что со мной.

— Венька!!! Антоха!!! — я почти визжу, потом мой голос срывается на хрип. — Помогите!

Конечно же, никто мне не поможет — одно дело вместе ловить рыбу, а другое дело, когда рыба ловит тебя. Сволочи! Какие сволочи! А Антоха… я из-за него время потратил, возился с ним, а он даже не обернется, чтобы посмотреть, что со мной! Он мог бы хоть обернуться! Раз он в состоянии плыть, он может хоть обернуться! Ведь он обещал мне! Там, на берегу, он обещал мне! Колотя по сведенной судорогой бесполезной ноге, царапая ее коротко остриженными ногтями, я плачу и ругаюсь. Антоха… Антоха… Венька…Юй… Вита…Рафик…Серега Бортников…Архипыч… — все они мелькают передо мной, словно цветные стеклышки в калейдоскопе, и я ненавижу их всех…