— Чего тебе?

— Пошли! — он настойчиво теребит меня. — Его поймали! Сергей Петрович и Лева, и дядя Вова… они его поймали! На лестницу вытаскивают! Хочешь посмотреть?!

— Да на кого?! — никак не могу я понять.

— Ну про которого ты говорил! Который наших…

Я отталкиваю его и вскакиваю. Возле одной из спускающихся в воду лестниц собралась волнующаяся и гудящая толпа. Она еще небольшая, но народу все прибывает и прибывает, и сбегаются рыбаки, побросав свои удочки, а это значит, что случилось нечто действительно важное. Я машинально смотрю на солнце и отмечаю, что проспал не больше получаса.

— Ну что же ты?! — Мишка снова нетерпеливо трясет меня. — А!..

Он раздраженно машет рукой и убегает, и я вижу как он слетает по лестнице, прыгая через две ступеньки, и ввинчивается в толпу. Я медленно, шатаясь, как пьяный, иду следом. Мне страшно, но я должен посмотреть, должен убедиться…И пока я спускаюсь по лестнице, перед глазами у меня неотрывно стоит взметывающееся из воды огромное, мощное, скользкое туловище, хвост, поднимающий тучу брызг, жуткий звук удара, пещерообразная пасть… То, что я видел, было очень большим, и очень сильным, и очень хитрым. Как могли наши рыбаки поймать такое?!

— Давай, тяни! — доносятся до меня громкие мужские голоса. — И-и… взяли!

— Да ты не тут — ты там перехвати!

— Во здоровый, а?! Не брехал, значит, Костин пацан-то?! А я, грешным делом, все ж таки думал — каким баркасом их пригладило. А ты ж гляди, какой зверь!

— Да-а, патриарх просто! Старый наверное.

— Давно такие здесь не ловились!

— Да вообще никогда тут таких не было! Ты погляди, какая пасть у него — это ж…

— Да брось, Петрович, не было! Ты его первым… потому и говоришь! У меня свояк в позапрошлом году еще поболе взял — вон там, у села…

Раздается глухой шлепок, и кто-то начинает испуганно ругаться.

— Так ты смотри, как хватать! — кричат ему. — Ты ж видишь, что живой еще!

— Вот гадюка живучая! Нож давайте — сейчас прямо здесь и выпотрошим — чего тянуть!..

— Ну, а делать-то чего с ним потом? Не есть же его!

Слушая это, я спускаюсь все быстрее и быстрее и под конец сбегаю с лестницы, врезаюсь в толпу и начинаю отчаянно проталкиваться, но люди, не глядя, отпихивают меня, и ничего увидеть мне не удается. Тогда я на четвереньках проползаю между многочисленными ногами и застываю в первом ряду.

Сома уже втащили по лестнице и положили на ровном месте, и сейчас его как раз переворачивают, и в небо уставляется его желтовато-белое с голубоватыми крапинками брюхо. Он еще жив и пытается дергать хвостом, но в него крепко вцепились двое рыбаков и держат, не давая сому шевелиться. Нижняя челюсть ходит вверх-вниз, давая возможность разглядеть мелкие, плотно сидящие зубы, похожие на щетку, и судорожно вздуваются жабры, выворачиваясь ярко-красным. Бледные усы лежат на бетоне, словно мокрые веревки, а под головой видна лужица крови, смешанной со слизью, — скорее всего, сома оглушили багром, чтоб не дергался. Я, стоя на четвереньках, ошеломленно и растерянно смотрю на издыхающего сома — сбегая по лестнице, я надеялся, что это и вправду тот самый… Это очень большой экземпляр — около двух с половиной метров в длину, и люди вокруг с облегчением говорят, что теперь-то бояться нечего. Настроены они решительно и, кажется, вот-вот порвут сома в клочья, но я не разделяю их ликования. Я хорошо помню напавшее на нас чудовище — хоть я видел его и недолго, но запомнил на всю жизнь — и мертвенный тусклый глаз, и длинные усы, и пасть, и размеры мощного тела, и его силу. Это не оно. Это — не оно!

— Это не он! — кричу я пронзительно, и несколько человек подпрыгивают и изворачиваются, чтобы посмотреть, кто это так громко вопит у них под ногами. — Вы же не того поймали! Тот был другой! Это не он!

Я вскакиваю и, стараясь держаться подальше от сома, пытаюсь объяснить всем обратившимся ко мне лицам, что они ошиблись, я суматошно машу руками, показывая размеры, я даже хочу сказать, что тот «улыбался» совсем по другому и совсем другие у него были глаза, но тут кто-то хватает меня подмышки, поднимает в воздух, поворачивает головой вперед, будто собирается вышибать мной дверь, и легко несет меня в сторону, точно я не мальчик, а пачка газет. Я отчаянно извиваюсь, пытаясь освободиться, и вслед мне доносятся обрывки фраз:

— … этого пацана сюда пустил?!

— У страха глаза велики, так он конечно…

— … не такой… он же сам-то метр с кепкой, так ему конечно казалось, что он больше, а на самом деле…

— … не тот…

— … взрежьте его да посмотрите…

Меня наконец-то сажают на парапет, и я оказываюсь лицом к лицу с тем самым рыбаком, который забрал меня с острова. Лишенный слушателей, я пытаюсь хотя бы ему объяснить, почему это не тот сом, и рыбак слушает меня на удивление внимательно и даже кивает, и только сейчас, откуда-то из глубины памяти выскакивает его имя — Валерий. Он оглаживает свою короткую черную бороду и смотрит на меня с легким уважением, как на взрослого собеседника, чьи слова заслуживают того, чтобы над ними подумать. Так некогда смотрел на меня дядя Артем.

— Да, да… — задумчиво произносит Валерий, — возможно…

— Где сома взяли? — поспешно спрашиваю я, и Валерий, придерживая меня одной рукой за плечо, машет рукой влево.

— Километрах в четырех отсюда. Пришлось повозиться…

— Это не тот сом! — перебиваю я его. Со стороны лестницы, где толпа обступила сома, до нас доносятся какие-то возгласы, потом мимо быстро пробегает какой-то пожилой мужчина, прижав руку ко рту. Я спрыгиваю с парапета, чтобы посмотреть, в чем дело, но Валерий неожиданно подхватывает меня и сажает обратно.

— Нет уж, дружок, сиди! Насмотрелся ты уже достаточно.

Я пытаюсь вывернуться и не столько потому, что мне очень хочется поглядеть, что там случилось, сколько потому, что сидеть на парапете мне очень неуютно — за спиной река, и мне кажется, что я сижу на краю бездонной пропасти. На мгновение мой взгляд падает в сторону — Вита все так же сидит на своем месте и смотрит в сторону острова, обхватив руками костлявые плечи. То, что творится возле лестницы, ее совершенно не интересует.

К нам подбегает человек в полотняной кепке с синим прозрачным козырьком и надписью «Ленинград». Его правая рука испачкана в крови, словно он кого-то зарезал, но у него лицо человека, которого самого собираются зарезать, и я понимаю, что сома все-таки выпотрошили. Валерий спрашивает, что случилось, и «Ленинград» манит его красными влажными пальцами.

— Сюда иди! — он с неприязнью смотрит на меня. — А ты, малой, шел бы домой, к маме!

Он явно собирается сказать еще что-нибудь в этом же роде, но Валерий утаскивает его за собой к лестнице, пригрозив, чтоб я сидел на месте. Возвращается он через пять минут, бледный и подавленный.

— Не, Ленька, ошибся ты, по-моему, — говорит он, вытаскивает папиросу, закуривает и облокачивается на парапет, спугивая хрупкую большеглазую стрекозу. — Это та самая тварь, похоже. Хотя конечно…

— Что-то нашли? — спрашиваю я. Мне уже понятно, в чем дело, и я спрашиваю только для того, чтобы окончательно удостовериться. — В соме, да? Нашли… — слова застревают у меня в горле и я опускаю голову. — А понятно… понятно, кто…

— Нет, дружок, там… ну… несколько кусков… — отвечает он и кладет ладонь мне на плечо, но я сбрасываю ее и кричу:

— Все равно это не он! Вы его не видели, а я видел! Он совсем другой!

Он начинает успокаивать меня и говорить, что с перепугу мне могло всякое померещиться, но я-то вижу, что и он сомневается — человеческие останки могли попасть в желудок к сому как угодно, ведь сомы не брезгуют падалью. Пойманный усач, конечно, очень большой, но не настолько, чтобы мог так легко утопить такого крепкого парня, как Венька, да еще и меня утащить вслед за ним в глубину, и вряд ли он настолько тяжел, чтобы Гарьку, тоже парня не слабого, убить одним ударом хвоста. Такого дохляка, как я, мог бы, а вот их… А дядя Артем? А Серега Бортников? Я отчаянно прошу рыбака объяснить людям, что они поймали не того, на что Валерий хмуро замечает: