Наступила тишина. Хэдли медленно и неуверенно барабанил пальцами по столу. В поведении этого человека была такая искренность, что даже на Хэдли она произвела впечатление.

— И это все, что вы хотите сказать?

— Не совсем. Засим последует мое признание. Это я подложил ту фотографию в кипу полотенец. Точнее, я не клал ее туда, потому что и не заходил в ванную, а только сделал вид, что обнаружил ее там. И я сам испортил содержимое своего ящика с помощью красной туши. Но это все, что я сделал.

По какой-то таинственной причине доктор Фелл удовлетворенно потер руки. Хэдли изучал Гэя. Тот ответил на его взгляд сардонической усмешкой:

— Да, страшно глупо. Вы это хотите сказать?

— Нет, — вмешался доктор Фелл. — Есть более важный вопрос. Вы разорвали остальные фотографии?

— Нет.

— Хорошо. В таком случае, думаю, вам лучше все объяснить.

— Приходится признать, что мое первое и единственное вмешательство в преступление оказалось неудачным, — заметил Гэй. Казалось, это его уязвляет больше, чем что-либо другое. Он приготовился к нападению, но не был готов к небрежному отношению своих слушателей. — Я пострадал от заблуждения, что, если я превращу все в гротеск, этому поверят. Это моя слабость, которая…

— Это мы можем опустить, — вмешался Хэдли. — Зачем вы это сделали?

— Потому что я не хотел ложных обвинений. — Морщинистое лицо Гэя покраснело, он зло сжал пальцы и подался вперед. — Если сможете мне еще раз поверить, слушайте. Я буду говорить абсолютную правду. Я не обладаю вашим зрением и способностями, чтобы определить, что чернила на фотографии старые. Я додумался до этого потом, за что проклинал себя. Я подумал, что ее подложили сегодня утром.

Мы приехали в «Четыре входа» в одиннадцать утра. Хорошо. Во всяком случае, этот пункт вы не отрицаете. Но, боюсь, вы что-то упустили при всех своих способностях к дедукции. У меня нет постоянного водителя. Я нанимаю одного и того же человека, когда мне понадобится. Этот человек — Берне — сегодня утром привез нас со станции. Следовательно, мне нужно было с ним расплатиться. Я намеревался дать ему денег из тех, что лежали в моем кошельке в ящике бюро. Как только мы приехали и все поднялись наверх, пока Берне заносил в дом багаж, я прошел в кабинет…

— Минутку. А этот ящик, как говорят горничные, обычно заперт на ключ?

— Всегда. Хотя я не был в курсе, что это известно моим слугам. Я буду помнить об этой возможности, когда соберусь на следующее преступление. Итак, я прошел в кабинет. Проходя через гостиную, я услышал чьи-то шаги. И, открыв дверь кабинета, успел увидеть, как он — или она — выскользнул за дверь наверху возле внутренней лестницы.

— Кто же это был?

— Я не знаю. Прошу вас поверить мне. Я успел только увидеть, как закрывалась та дверь наверху.

— А звук шагов?

— Да, шаги я слышал. Но я не могу их описать. Я окликнул человека, но ответа не получил. Если бы я сказал, что меня это не взволновало, я бы солгал. Мне стало не по себе. Особенно оттого, что я не понимал, что это может значить. Раздумывая о случившемся, я отпер ящик стола. Там обнаружил разорванные фотографии. Наверху лежал этот снимок, сообщающий еще об одном убийстве. Во всяком случае, так я понял эту надпись.

— А когда в последний раз вы заглядывали в ящик?

— Недели три назад.

— Продолжайте, — тихо попросил Хэдли.

В голосе Гэя зазвучал холод.

— Вы не глупец, друг мой. Вы понимаете, что я подумал и продолжаю думать. Это откровенная попытка подставить меня под обвинение. Вы хотите знать, почему я обрушился сегодня днем на своих гостей? Есть причина. Кто-то же подложил снимок. Через какое-то время кто-нибудь из них «обнаружил» бы его там. Вот как платят за гостеприимство некоторые искренние друзья. — Он судорожно стиснул пальцы и положил руки на колени. — Разве это было не ясно? Ключи от ящика имелись только у меня. И все же кто-то еще нашел к нему доступ. Я не знаю как. Почему — знаю слишком хорошо. Если вы можете привести более убедительный вариант заранее обдуманного намерения бросить подозрение на меня как на преступника, я охотно выслушаю.

— И поэтому…

— Существует старая, избитая истина насчет битья в грудь. Наверное, я повел себя глупо. Не знаю. Но я так разозлился, как это бывало только в бытность мою служащим, когда я сталкивался с невероятной тупостью государственных чиновников. Тогда у меня сильно испортился характер, и мне так и не удалось восстановить мое обычное детское простодушие.

Да, сейчас в нем не проблескивало признаков детского простодушия. И тем не менее казалось, что старик действительно считает простодушие своей чертой характера. Никто на это ничего не сказал, и, тяжело вздохнув, Гэй продолжил:

— Если бы я знал, кто положил в бюро фотографию…

— Фотографию, — лениво вставил доктор Фелл, — надпись на которой была сделана две недели назад.

— Но я-то этого не знал! — воскликнул Гэй. — Наверняка в мой кабинет кто-то пробрался сразу после приезда, то есть после одиннадцати. И с недобрыми намерениями. Повторяю, если бы я знал, кто это, я бы с удовольствием его схватил. Я попытался бы нанести встречный удар. Но я не знал и не хотел строить догадки. Они могли оказаться неверными. Видите ли, во многих отношениях я более милосердный, чем настоящий убийца. Но больше всего мне было страшно интересно нанести ответный удар «неизвестному». Возможно, разумнее было избавиться и от этой фотографии, и от всех разорванных снимков. Но мне не хотелось оставлять злодея безнаказанным. Я не виновен. И я хотел, чтобы полиция обнаружила эти улики. Но поймите меня, джентльмены, я не хотел, чтобы она обнаружила их у меня в бюро!

— И вам не пришло в голову с самого начала рассказать нам всю правду?

— Нет, — совершенно искренне признался Гэй. — Именно это мне в голову и не пришло.

— Продолжайте.

Гэй склонил голову набок. На его изрезанном морщинами лице появилось выражение удовольствия, которого не было видно уже несколько часов.

— Признаю, я вел себя слишком эффектно. Номер с обезьяньим хвостом тоже был ошибочным. И я не уверен, что много выиграл, залив содержимое ящика тушью. Но мне хотелось привлечь к нему внимание. Поверьте, джентльмены, у меня и в мыслях не было сделать снимки в ящике неузнаваемыми. Я восхищаюсь — хотя волосы у меня от страха дыбом встают, — с каким искусством вы увязали все эти улики. Я просто поражен своего рода отстраненным интересом, созерцанием самого себя со стороны, тем, как вы сплели дело из ничего. Я был Пиквиком, слушающим сержанта Басфуза и слышащим, как мои же котлеты и томатный соус используются против меня. — Он помолчал. — Думаю, больше мне нечего сказать. Поймите, я не пытаюсь представить дело так, будто ко мне кто-то забрался. У меня в кабинете действительно кто-то побывал. У вас появилась ценная улика, хотя это произошло таким путем, о котором я искренне сожалею. У меня нет темных и ужасных тайн, связанных с прошлым миссис Кент. Вот моя история, хотите верьте, хотите нет. Но, между нами говоря, мне безразлично.

Хэдли и доктор Фелл переглянулись. Втянув шею в высокий воротник пальто, Гэй уставился на огонь.

— Теперь атмосфера не кажется вам такой враждебной, не так ли? — дружелюбно спросил доктор Фелл.

— Гм… Нет, сказать по правде, нет.

— Тогда позвольте задать вам пару вопросов, — улыбнулся доктор. Хэдли в это время озабоченно изучал свои записи. — Вы можете представить себе причину, по которой кто-то разорвал фотографии?

— К сожалению, нет. Это не должно было бросить тень подозрения на меня. Во всяком случае, мне так кажется.

— Гм… да. Легко ли было получить дубликат вашего ключа к ящику?

— Не думаю. Это довольно сложный и затейливый ключ. Но поскольку это сделано, значит, вполне возможно. Я не очень представляю, как это делается. Поскольку я читаю много детективной литературы, понимаю, что для слепка используется воск или мыло. Но если бы мне кто-то дал их и сказал: «Сделай запасной ключ», не думаю, что я сумел бы.