Помолчав, Бенедикт осведомился:

— Опознавательные знаки какие-нибудь? Чтобы знали, что это я. Амулет, браслет?

— Ожидающий знает тебя в лицо.

— Послушай, Ликургус…

— Не произноси мое имя слишком часто. Беда может случиться.

— Да, прости… Я хотел бы знать… что думает Орден о захвате Полонии Неустрашимыми.

— Орден не вмешивается в земные дела, — холодно ответил Ликургус.

Бенедикт криво улыбнулся.

— Орден следит за земными делами, и иногда использует земные дела, — добавил Ликургус, — но никогда в них не вмешивается.

— Да, я понимаю… Хотелось бы увидеть, как у вас там и что…

— Вмешательство же в дела Ордена людей, занятых земными делами, неблагоприятно отзывается на положении этих людей.

— Ты меня не пугай.

— Я тебя не пугаю.

— Почему Папе Римскому нельзя стать членом Ордена?

— Потому что эти две должности несовместимы.

— Не хотел бы ты поступить ко мне на службу? Я щедро плачу тем, кто мне служит.

Ликургус пожал плечами.

— Ну, хорошо, не сердись, — сказал Бенедикт. — А скажи… э… почему б тебе не взять то, что я повезу… прямо сейчас… и самому не передать Ордену?

— Орден не берет на себя ответственности на территориях, которые он не контролирует, — ответил Ликургус бесстрастным тоном.

— А какие территории он контролирует?

— Свои.

— А где они, эти территории?

— Это не имеет значения.

— Позволь мне самому судить, что имеет…

— Нет.

— Ну, хорошо. Но, видишь ли, друг мой… я доверяю Ордену… и я одобряю Орден… Но все-таки иногда таинственность бывает излишней. Например, деятельность Ордена порождает слухи… легенды… как, к примеру, о чаше. Поговаривают, что кто-то из апостолов… представь себе, из апостолов… что-то он такое… озорник… стоял с кружкой какой-то, когда распинали Учителя… и собрал в эту кружку кровь. И кружка сохранилась до наших дней. И какие-то авантюристы время от времени пытаются эту кружку искать.

— Да, я тоже об этом слышал.

— Так вот… Я никому не скажу, честно. По секрету — кружкой, она же чаша — владеет Орден? Она у вас?

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— А утерянные Евангелия — не те, что у меня в архивах, или в Александрии, а другие… которых никто не видел… они у вас?

— Тоже нет.

— А апокрифные писания всякие…

— Тоже нет.

— Заладил — нет да нет. А что же у вас есть? Что вы там храните?

— Ничего.

— Как это?

— Так.

— Но главная цель Ордена, насколько мне известно… ты не обижайся… главная цель — хранить свитки… и предметы… вещественные основы единой Церкви. Так?

— Нет.

— Как же нет?

— Позволь мне, сеньор, дать тебе совет, — сказал Ликургус. — Не официальный, и не дружеский даже… а просто христианский. Как один христианин другому.

— Да, конечно.

— Займись Полонией, пока есть время. А Ордену предоставь заниматься тем, чем он, Орден, занимается уже не первую сотню лет.

Бенедикт нахмурился.

— Также, помнится, Конрад Второй передавал тебе что-то… грамоту какую-то… — Ликургус заглянул в походный мешок, привязанный к сентуру.

— Ты ведь сказал только что, что Орден не вмешивается…

— Я всего лишь передаю грамоту. В виде одолжения.

— Мне одолжение или Конраду?

— Это все равно, — бесстрастно ответил Ликургус, передавая грамоту.

Бенедикт распечатал свиток.

«Сейчас денег нет», — писал Конрад. «Предоставляю в твою власть тысячу пехотинцев. Что хочешь, то с ними и делай. Они стоят в Венеции и ждут твоего прибытия. Конрад».

— С твоего позволения я удаляюсь — сказал Ликургус, и было видно, что ему все равно, есть оно, позволение, или нет. — Благослови меня.

— Ну, знаешь…

— Благослови, — холодным тоном приказал Ликургус.

Бенедикту стало страшновато. Собравшись с духом, он благословил представителя Ордена. Тот, пожав еще раз плечами, вышел.

Бенедикт покачал головой. Да, крепкие они там. Орден.

Выждав какое-то время, он вышел из комнаты, прошел по мраморной лестнице, завернул за угол, открыл единственным в палаццо ключом небольшую дверь, запер ее изнутри, и спустился — теперь уже по деревянной лестнице — в один из подвалов. Сняв со стенной полки свечу, он зажег ее и отпер еще одну дверь — обитую железом — в потайной архив. По периметру маленького помещения стояли кованые сундуки с секретными замками, отпирающимися не ключом, но системой рычагов, которые нужно было поворачивать в определенном порядке. Открыв один из сундуков, Бенедикт пристроил свечу на крышку соседнего, снял с крюка на стене холщовую суму, и стал один за другим вынимать свитки. Некоторые из свитков были очень древние, другие выглядели моложе и являлись копиями древних. Языки — старый греческий… арамейский… старая латынь… старый иудейский… еще арамейский… снова греческий… У первого Папы Римского был отвратительный почерк. Бенедикт — коль уж случай представился — присел на край сундука и, развернув свиток, некоторое время изучал письмена своего знаменитого предшественника. Да, противный почерк — будто он торопится куда-то. Вот у Павла — Бенедикт развернул другой свиток — вот, это пишет человек обстоятельный, с понятием. Впрочем, неисповедимы пути Создателя — и, кто знает, может, то, что писал Петр, на самом деле важнее? А противный почерк — чтобы не воспринимали всерьез те, кому не положено?

Бережно сложив отложенные свитки в суму, Бенедикт повесил ее себе на шею и прикрыл тогой. Заперев сундук, он вышел из помещения и тщательно запер кованую дверь.

Свита Бенедикта ввалилась в «Ла Латьер Жуайез» в полном составе. Поляков отправили «подготовить» наследника престола к грядущему визиту Папы Римского. Сам Папа Римский, подождав, пока друзья и подружки его слегка захмелеют и станут самодостаточны, завернулся в мантелло и вышел на страт. Час пополуночи — относительно тепло, ранняя осень, темновато, луна светит по-северному нехотя. Дойдя до реки, Бенедикт повернул и зашагал вдоль берега. Приободрившись, луна выпросталась из-за облака, и впереди, слева, на втором из трех островов, зачернел на фоне неба силуэт главного храма города, Церкви Святого Этьена — с тяжеловесными романскими колоннами и небольшим, компактным куполом. Меньше чем через полтора века церковь эту снесут, оставив целой только часть подвала, чтобы освободить место для кафедрального Собора Госпожи Нашей, будущего главного символа города. Церковь стояла во время оно на месте, где когда-то располагалась базилика — тоже Святого Этьена. Поравнявшись с островом, Бенедикт спустился к самой воде и разбудил дремавшего в лодке перевозчика.

— Вот тебе дукат, а подождешь меня на том берегу, будет еще дукат.

Перевозчик любил возражать и препираться, но на такое и возразить-то было нечего. Несколько весельных взмахов — и лодка ткнулась килем в противоположный берег.

Главная церковь Парижа оказалась заперта — как и сегодня в это время суток часто бывает заперт Собор Госпожи Нашей. Стучать пришлось долго. Но вот — дверь наконец открыли. Сонный брат Кристоф с удивлением смотрел на молодого человека, судя по одежде — италийца.

— Что тебе нужно, сын мой? — спросил он.

— Помолиться мне нужно.

— Так молись.

— В церкви.

— Церковь закрыта.

— Видел. Так нельзя ли открыть?

— Зачем? Приходи утром, к молебну.

— А мне нужно сейчас.

— Поздно, сын мой.

— Ты — архиепископ?

— Архиепископ спит.

— У тебя есть ключи от церкви?

Кристоф рассердился.

— А хоть бы и были! Я что тебе, сын мой, слуга, что ли? Мало нам развратного Бенедикта, еще и прихожане наглеют, стыд потеряли! Спать надо по ночам! Понятно? Все, иди.

Он собрался уж было захлопнуть дверь, но Бенедикт поставил ногу между дверью и косяком.

— Это несерьезно, — сказал он.

— Что несерьезно?

— Двери Дома Божьего, падре, должны быть открыты для всех, кто испытывает потребность войти.