— А пылищи-то сколько на карнизе.

Все засмеялись.

Нестор уходить отказывался и требовал объяснить ему, как Алеша Попович (фигура легендарная, среди простонародья ходили об Алеше Поповиче разные интересные слухи; Гостемил и Хелье, знавшие этого типа лично, криво улыбнулись, каждый подумал о своем, Хелье с оттенком легкой грусти вспомнил беременную прыщавую Матильду) — как он мог сломать аспиду шею, ведь она, шея аспида, чугунная.

— Просто согнул, наверное, — предположил Гостемил.

— Чугун нельзя согнуть.

Хелье, смеясь, вытащил из печи погжебач и протянул его Гостемилу. Согнув чугунное орудие пополам, Гостемил дополнительно заплел его в косу. Нестор, сидя у Лучинки на коленях, смотрел на действие совершенно круглыми глазами, и сказал:

— Не порти инвентарь.

Все засмеялись.

— Как это в предписаниях Святого Иоанна сказано? «Утаил от мудрых», — заметил Гостемил.

После этого Нестор, задав несколько невнятных вопросов самому себе, сразу уснул. Лучинка отнесла его спать, вернулась, сказала, что устала и пойдет теперь ляжет, и удалилась.

— От Дира никаких вестей, все по-прежнему? — спросил Гостемил.

— Никаких. Я почти уверен, что знаю, где он нынче обитает, и почему. При отходе Святополка из Киева он присутствовал, и, судя по всему, находился при Святополке неотлучно. И что-то такое там у них произошло, возможно значительное.

— Может, их догнали и убили?

— Нет, за ними никто не гнался. К тому ж, если бы Дира убили, было бы землетрясение и десять ураганов, и дождь бы шел месяц. Нет, Дир жив, просто скрывается, и не в славянских землях, а западнее.

— Зачем ему?

— Есть причины.

Лучинка, неслышно ступая, подкралась к двери. Она прекрасно знала, что делать этого нельзя. Что это некрасиво. Но не могла бороться с собой. Вот сейчас они будут откровенничать, и Хелье признается, что тяжело ему с бывшей скогой, стыд, позор, людей стесняется. Она прислушалась к разговору.

— Парень на тебя характером очень похож, — говорил Гостемил. — Ты, наверное, в его возрасте такой же мрачный был. У тебя и теперь случаются мрачные моменты, смотреть противно.

— Да, наверное, — согласился Хелье. — Ну, ничего, просветлеет. Ужасно любит фолианты, с соседской малышней почти не водится.

— У каждого своя стезя. Супруга твоя, друг мой, женщина необыкновенная. Я и не знал, что такие бывают. Теперь я буду страдать, а это утомительно.

— Почему ж страдать?

— А я дисциплинированный. Не будь я дисциплинированный — просто маялся бы, а так знаю, что нужно пострадать немного. Неделю буду страдать, а потом пересилю себя. Не будь ты мне лучшим другом, Хелье, отбил бы я у тебя супругу, нарушил бы заповедь. Впрочем, она бы все равно ко мне не ушла. Ты у нее единственный, неповторимый, и я понимаю почему, и мне от этого досадно. И она у тебя неповторимая, и я понимаю, почему, и это тоже досадно. Платиновая она у тебя.

— Это есть, — сказал Хелье. — Платиновая. Как-то даже не представляю себе, как я без нее жил. Надо бы еще раз в какое-нибудь путешествие поехать с ней, ее потешить. Она, когда улыбается — вся Вселенная радуется.

Дальше Лучинка слушать просто не смогла — красная от стыда и счастья, тихо ушла наверх, в спальню, быстро разделась, забралась в постель, поворочалась, улыбаясь, утерла слезы, и уснула. Это она хорошо сделала, потому что то, что сказал после этого Хелье, ей бы не понравилось.

— А сердце мое, друг мой Гостемил, принадлежит совсем другой женщине, и ничего с этим сделать нельзя.

— Дурак, — сказал Гостемил.

— Знаю.

— Не буду тебя разубеждать, поскольку стеснительно оно. Но спрошу на всякий случай — где теперь та женщина?

— Леший ее знает. Ярослав ее щадит. Ездит она на какие-то подозрительные сходки, недавно ее видели в Гнезно. В Киев тоже заглядывает. Две недели назад я случайно увидел ее в Жидове, в сопровождении… хмм…

— Эржбеты. Понимаю.

— Да.

— Сторонись этой компании, Хелье.

— Я стараюсь.

— Правильно.

Следующим днем Нестор рассказывал соседским детям, какой удивительный у них гость.

— Огромный, как циклоп, старый муромский козаке.

— Старый чего?

— Козаке. Это такой особенный воинский настрой.

— Берсерк?

— Нет, козаке. Что ему берсерки! Он тех берсерков одним локтем всех сразу. А отец его — сам Святой Иоанн.

— Врешь!

— Не вру.

— Святой Иоанн давно умер.

— Нет, недавно. Не хотите — не верьте. А перед смертью Святой Иоанн оставил сыну приписания. И там сказано…

Через два дня Гостемил уехал — вероятно, на поиски какой-нибудь жены.

Прошло пять лет.

К концу зимы в Киев из Новгорода по приглашению Ярослава прибыл зодчий Ротко с тремя детьми и женой Минервой — маленькой, стройной, необыкновенно элегантной женщиной. Забравшись на Горку, зодчий окинул великий город, современный Вавилон, критическим взглядом, и сказал:

— Ну, что ж, будем застраивать эту помойку.

Сказано было сильно, но без особых на то оснований. Давно уже Ротко ничего не строил сам, а по большей части делал какие-то наброски и передавал подчиненным — в общем, почил на лаврах, в чем сам себе не желал признаваться. В Киев он, правда, ехал с твердым намерением строить, и строить всерьез. Особенно его интриговала идея постройки нового собора, равного или превосходящего красотой Константинопольскую Софию.

Строительство шло по всему городу и без Ротко. Изменив своему правилу руководить (якобы) сидя дома, Ротко обошел несколько строительных мест, разглядывая, задавая вопросы зодчим, и выдавая критические замечания. Главный зодчий города, италиец Роберто, возненавидел приезжую знаменитость еще до первого с нею разговора, а разговор (в детинце, неподалеку от княжеских палат) получился нервный и сбивчатый.

— Вот я смотрю на твои прожекты… — говорил Роберто.

— Не прожекты они, а просто наброски, но глубинные, — возражал Ротко, тыча мясистым пальцем куда-то в глубины пространства. — С расчетами. Видишь?

— Ты и смету приложил, как я погляжу, — недовольно сказал Роберто.

— Да, приложил.

— Это купол?

— Купол. А что, ты не знаешь, что такое купол? Вот ведь зодчих себе нанимает князь, а? Стыдоба.

— Я знаю, что такое купол.

— Ах, знаешь? Где ж тебе об этом поведали?

— Он провалится, этот купол, от краев к центру поедет.

— Никуда он не провалится.

— Посмотри, какой ты угол ему сделал!

— Ха. Конечно, если строить, как тут строят под твоим руководством, то и провалится. Но у меня в смете отмечено, что нужно делать, чтобы не провалился.

Роберто вчитался в смету.

— Пер фаворе, — сказал он, — это что же здесь такое написано?

— Это материалы, великий мой строитель, материалы. Из которых собирают постройку. На Руси, во всяком случае. Может в твоей дурацкой Флоренции постройки собирают из песка или из воздуха, а у нас тут иногда ветер и дождь, вот и приходится материалы приспосабливать.

— Какие же это материалы, ступидиссимо!

— Сам ты ступидиссимо.

— Вот это — что такое?

— Где?

— Вот. Вот это. Что это?

— Тебя по-славянски читать еще не выучили? Советую обратиться к какому-нибудь дьяку, он тебя выучит, только дьяконицу его не обижай…

— Что здесь написано?

— Написано, «лава вулканическая». Римский рецепт. К извести примешивают вулканическую лаву.

— Сейчас даже в Италии так не строят. Рецепт давно утерян.

— Утерян — напишем новый.

— Откуда я тебе в Киеве возьму вулканическую лаву? В Киеве вулканов нет. И под Киевом нет. Река есть, пороги есть, глина есть, известка, а вулканов — нет.

— Может, плохо искали.

— Вулканы искать не нужно, они издалека видны.

— Нужна лава.

— Да ведь если лаву волочь из Италии, это — знаешь, во сколько обойдется каждый пуд?

— Мое дело было представить набросок и некоторые расчеты. Все остальное — не мое дело, совершенно.