— Ну разумеется, майн либе ученый друг, вы есть совершенно прав. И если херр князь разделяет ваш воззрений, то на этом наш сеанс есть капут.

— Нет-нет, отчего же, — поспешно заговорил князь. — Тут вот прозвучало мнение, будто я испугался. И я хочу однозначно сказать, что это неправда. А потому прошу вас, господин Херклафф — приступайте.

— О, я, я, конешно же! — радостно подхватил предсказатель грядущего. — Битте, херр князь, возьмите свечка и подойдите к вон та стенка.

— Но учтите, я к вашим пророчествам отношусь очень осторожно, — заметил князь, выполняя указание чародея. — И участвую во всем этом безобразии, противном моим православным убеждениям, лишь из глубокого уважения лично к вам. — Последнее слово князь подчеркнул, давая понять, что глубокое уважение испытывает только к «херру прорицателю», не распространяя его на остальных сидящих за столом.

— Можете не верить, но потом будете проверить, — беззаботно ухмыльнулся чародей. — И что вы есть видеть?

Князь глянул на стену — там посреди неровного круга, образованного свечным светом, темнело бесформенное пятно.

— Я ничего не есть видеть, — чуть волнуясь, произнес князь. И быстро поправился: — То есть не вижу ничего.

Херклафф сделал какое-то чуть заметное движение, и тень стала обретать очертания, с каждым мигом все более отчетливые.

— Корона! — первым угадал Каширский.

— Золотая! — выдохнула Анна Сергеевна. И действительно, тень не только становилась все более похожей на символ монаршей власти, но и приобрела слегка золотистый оттенок.

Даже в полутьме можно было заметить, как блеснули глазки князя.

— Что за глупости, — проговорил он нарочито равнодушно. — Какая корона? Да на что она мне?

— Значит, вы будет есть херр кайзер, — невозмутимо промолвил чародей. — То есть этот, как ефо, херр царь.

— Я — царь? — искренно (или как бы искренно) изумился князь. — По-моему, дорогой друг, ваши, э-э-э, ваши шуточки уже переходят все приличия!

— Скоро будете сам убедиться, — безмятежно промолвил прорицатель.

— Ну и когда же? — старательно придавая голосу недоверчивое звучание, спросил князь.

— Айн момент. — Эдуард Фридрихович поправил монокль, извлек из-под фрака маленькую четырехугольную коробку с кнопочками и принялся колдовать над нею, что-то бормоча под нос.

— Недурной калькуляторчик, — заметила Глухарева. — Где слямзили?

— Фройляйн, не мешайте мне вести важный подсчеты! — рявкнул на нее господин Херклафф. — Вот, битте — очень скоро. Когда рождится киндер и один год перейдет в другой.

— Какой еще киндер? — удивился князь. — У кого родится — у меня?

— Может быть, господин чародей хотел сказать — на ближайшее Рождество? — предположил ученый.

— Может быть, может быть, — не стал спорить господин чародей, — а может, и нет.

— И какова, так сказать, вероятность того, что эти ваши пророчества сбудутся? — как бы равнодушно спросил князь. И быстро добавил, словно сам себя перебивая: — Но учтите, я в них все равно не верю.

— По ваша вера вам и будет воздаваться, — не очень ясно ответил Херклафф, а уточнять смысл его слов никто не стал.

Недолгое молчание прервал «человек науки»:

— Вы, дорогой коллега, представили Его Сиятельству, некоторым образом, кратковременный прогноз, а не могли бы вы очертить более отдаленную перспективу?

— Что-что? — поначалу не разобрал князь. — А-а, вы предлагаете продолжить прорицания! Что ж, я не против. — Князь с трудом выдавил из себя смешок. — Царскую корону мне уже посулили, узнать бы, что будет дальше.

— На вашем месте, Ваша Светлость, я был бы отказаться от дальших прорицаниев, — сдержанно ответил чародей.

— А все-таки? — настаивал князь. — Веселиться, так уж веселиться.

— Ну что же, вы сам это хотель, — с притворным вздохом произнес почтенный тевтонец и сотворил какое-то очередное знамение. — А теперь глядить и веселицца!

Тут произошло нечто и вовсе непонятное: свечка в руке князя продолжала гореть, и даже как будто более ярко, освещая и лицо князя, и все вокруг — лишь стена была совершенно темная, хотя князь держал свечу совсем близко от нее. Такое трудно было бы объяснить обычными фокусами и даже оптическими эффектами.

Но князь внимательно вглядывался в темную стену и, похоже, сумел увидать там нечто, оставшееся незримым для остальных: внезапно он побледнел и со сдавленным стоном повалился на пол. Должно быть, чародей уже предполагал нечто подобное — он подскочил к князю, подхватил его под руку и усадил за стол.

— Что это было? — тихо проговорил князь, придя в себя. Херклафф произнес несколько слов на своем языке. Глухарева и Каширский переглянулись — видимо, им сие наречие не было ведомо, и прорицатель об этом знал. Зато князь все понял и помрачнел еще больше — надо полагать, слова чародея не стали для него особо утешительны.

— А впрочем, не следует так сильно, как это, печаловаться, Ваша Светлость, — с очаровательною улыбочкой промолвил господин Херклафф. — Вы же сказаль, что не верить в предсказаний…

— Вот и я то же говорю!.. — радостно подхватил Каширский, но осекся под тяжелым взглядом князя.

— Ну, в таком случае позвольте мне вас покидайть, — засобирался чародей. — Ауф видерзеен, либе фройляйн унд херрен!

С этими словами господин Хеклафф не спеша встал из-за стола, отвесил общий поклон и исчез во тьме. Князь все так же неподвижно сидел, вперив взор в стол, а Анна Сергеевна и Каширский продолжали недоуменно переглядываться. Первой тягостного молчания не выдержала госпожа Глухарева:

— Князь, ну что он вам такого сказал?

— Не вашего ума дело, сударыня, — пробурчал князь и добавил, будто про себя: — Ох, не по нутру мне этот чародей. Лучше бы его не было…

— Так за чем же дело стало? — обрадовалась «сударыня». — Только скажите слово, Ваша Светлость, и не будет никакого чародея!

Князь перевел на нее немигающий взор:

— Не надо спешить. Он еще мне прежде послужит…

— Ну, как знаете, — чуть разочарованно произнесла Анна Сергеевна. — А скажите, князь…

— Да оставьте вы меня, бога ради! — не выдержав, крикнул князь. — И без вас тошно!

— Я знаю чудное средство от тошноты, — радостно подхватил господин Каширский, но Глухарева, наконец-то поняв, что Его Светлость пребывает, мягко говоря, не в духе, вскочила из-за стола и, увлекая за собой ученого, поспешила к выходу из мрачной залы.

Князь даже не заметил их исчезновения — он все так же неподвижно сидел перед чадящей свечкой, с ужасом и содроганием вспоминая и слова прорицателя, и то, что он разглядел в черной бездне грядущего.

Стоял долгий летний вечер, и хотя часы показывали поздний час, было еще совсем светло. Три человека, рассевшись на камнях, разбросанных здесь и там по склону пологого холма, с еле скрываемым нетерпением наблюдали, как солнце медленно погружается в пучину окрестных болот.

Глядя на этих троих людей, никак нельзя было сказать, что они через несколько минут отправятся в экспедицию, из которой, может быть, никогда не вернутся. Один из них, высокий молодой человек со слегка вьющимися темно-русыми волосами, был одет скорее по-курортному — в майку-безрукавку и яркие шорты — «бермуды», а багажа при себе не имел вовсе, если не считать увеличительного стекла и потрепанной записной книжки, умещавшихся в накладных карманах «бермудов». Свой основной багаж — опыт и дедуктивное мышление — частный сыщик Василий Дубов держал в уме, или под черепной коробкой, как по-ученому выражался его друг Владлен Серапионыч, сидевший верхом на соседнем валуне.

Владлен Серапионыч по внешности напоминал уездных лекарей из пьес Чехова и даже сам внешне слегка походил на Антона Павловича, разве что выглядел постарше. Собственно, он и был доктором, но только не уездным, а, как говорил сам Серапионыч, узким специалистом широкого профиля. Одет он был в потертый сюртук, из-под которого выглядывал съехавший набок старомодный галстук. Правда, нижняя часть его наряда несколько выбивалась из привычного «уездного» образа — огромные мягкие кроссовки и светлые джинсы. У ног доктора стоял «дипломат», где лежало самое необходимое — смена белья и некоторые медицинские препараты.