Люди, сидящие вокруг костров, обернулись посмотреть на неожиданных гостей; другие выросли из теней, отбрасываемых полуразрушенными бараками, привлеченные внезапным ощущением, что что-то происходит; и всех нас окутала глубокая тишина, так что в течение одного долгого мгновения мы стояли и смотрели друг на друга, девушка с семью гибкими юными воинами и мы в свете костров.

— Кто вы? — спросил я. — И что вы здесь делаете?

— Я Дочь Народа Холмов, который живет там, наверху, — сказала она тогда; она говорила на кельтском языке с запинками и странными интонациями, выдававшими, что этот язык не был ей родным. — А что до того, что я здесь делаю, то я пришла — мы пришли, мои братья и я, чтобы сказать тебе: «О господин, прикажи, чтобы нам отдали нашу сестру».

Люди у костров зашевелились, и кто-то резко втянул в себя воздух, и она быстро оглянулась вокруг.

— Значит, вы знаете. Вы ее видели?

— Мы ее видели.. Как она попала в руки тех, кто был здесь до того, как мы пришли?

— Она срезала у реки ивовые прутья, чтобы сплести корзину; мы обе были у реки. И они напали на нас — Морские Волки и Раскрашенные Люди, — ее губы раздвинулись, обнажая мелкие зубы, острые и треугольные, как у мыши-полевки; но в ее голосе не было никаких эмоций. — Мы побежали, и они погнались за нами. Потом, наверно, она споткнулась и упала, и ее рука выскользнула из моей, и когда я оглянулась, они уже набросились на нее.

Она подошла на шаг ближе, не отрывая глаз от моего лица, протягивая ко мне руки. Я почувствовал ее запах, слегка похожий на лисий, и свет костра разбился о маленький, острый, как осиное жало бронзовый кинжал, который торчал у нее за поясом.

— Ты — тот, кого называют Артос Медведь, ведь правда?

Прикажи, чтобы ее отдали нам, господин.

— С радостью, если бы я мог, — сказал я. — Она мертва.

В неподвижном узком лице ничего не изменилось.

— Сердце говорило мне всю эту ночь, что она умерла. Вы нашли ее мертвой, когда эта крепость пала перед вами?

— Да.

— Тогда отдай нам ее тело, чтобы мы могли взять его и положить в Длинном Доме, среди ее сородичей.

В тишине мы услышали, как ветер мягко поет на осыпающихся крепостных валах и как внезапно выстреливает и потрескивает сторожевой костер. Где-то у коновязей беспокойно зашевелилась и снова затихла лошадь. Нечего было и думать о том, чтобы вытащить обратно эти девять огромных туш; это означало бы целую неделю возни с веревками и рычагами; но я знал, что даже если бы я мог сделать это мановением руки, я не позволил бы этой девушке увидеть то, что появилось бы из-под них, потому что у меня создалось впечатление, что они были очень близки, эти две сестры.

— Если бы я знал, что ее сородичи придут за ней, я бы, конечно, помедлил. А теперь я не могу отдать тебе ее тело, потому что она уже похоронена.

— Где?

Я отодвинулся в сторону, чтобы она могла видеть провал старой зерновой ямы, кое-как забросанный комьями глины и кусками кровли. Лучше, чтобы она узнала все и как можно быстрее.

— Здесь, на дне ямы, и над ней лежат туши девяти боевых коней. Мы завернули ее в плащ и закрыли ее толстым слоем желтого папоротника, прежде чем сбросить туда лошадей.

Внезапно в ее лице, словно летняя зарница, сверкнул дикий, издевательский смех; казалось, им трепещет сам воздух вокруг нее, но она не издала ни звука.

— И все знают, что лошади — это создания Солнца и что они имеют власть над такими, как мы, кто принадлежит темному теплому чреву Земли. Вы не пожалели трудов, чтобы она не являлась вам во сне. Девять боевых коней над ее телом должны, конечно же, удерживать ее на достаточной глубине под землей, — а потом смех в ее лице умер. — Если только она лежит там вообще.

— Если?

— Слушай. Слушай, Великий Человек, Солнечный Человек, которого называют Артос Медведь. Ты сказал нам, что наша сестра мертва. Ты сказал нам, что нашел ее мертвой, когда крепость пала перед вами. Ты сказал нам, что она лежит здесь и что девять лошадей удерживают ее внизу. Но чем ты докажешь нам, что все это так? Сердце говорит мне, что она действительно мертва, но страх и тоска могут обмануть сердце. Если я не могу видеть ее тело, то как я могу быть уверена, что ты не держишь ее здесь живой для собственного удовольствия? Если она мертва, как я могу быть уверена, что именно Морские Волки, а не вы сами довели ее до этого?

— Как бы ты могла быть уверенной в этом, даже если бы я показал ее тебе десять раз подряд?

Какое-то время она смотрела на меня в молчании — ее широко раскрытые глаза были неподвижны, словно темная, горькая, как ивовая кора, вода под деревьями, — а потом сказала:

— Нет, я уверена в этом, хотя ты вообще не хочешь мне ее показать.

— Я не могу заставить своих уставших после битвы людей вытаскивать из ямы девять лошадиных туш, о дочь Темного Народа Холмов.

Она вздохнула.

— Нет; я вижу, что не можешь. Пусть будет так, ей придется лежать там, где она лежит. Только пойдем со мной на мои холмы, к Старейшей, чтобы рассказать ей обо всем и чтобы она дала тебе Темный Напиток, который нужно вылить на то место, где спит моя сестра, и священные травы для ее могилы.

В наступившем затем потрясенном молчании я заметил, что молодые воины, которых она назвала своими братьями, обступили ее вплотную и наблюдают за мной так же напряженно, как и она, темными, непроницаемыми глазами.

Бедуир, который все это время стоял рядом со мной, заговорил первым.

— Если этот Темный Напиток и травы так нужны, то пошли одного из своих братьев, чтобы он принес их сюда.

— Это должен сделать Солнечный Господин, — ответила ему девушка, но ее глаза остались прикованными к моему лицу.

— Я — правая рука Солнечного Господина. Вот я и пойду вместо него.

— Вот ты и не пойдешь, — пробормотал я.

Но ни один из них как будто не услышал меня.

— Ты думаешь, наверно, что музыка — это могущественный талисман против заклятий тьмы, — в ее голосе снова появились низкие, насмешливые нотки. — Но у нас, в Полых Холмах, тоже есть свои певцы, — потом она отвернулась от него, словно он перестал существовать. — Так ты не пойдешь, милорд Артос? Это такая простая вещь, но ее должен сделать Вождь — Обладающий Властью.

— Почему я должен идти? — спросил я наконец.

И она придвинулась еще ближе и положила ладонь на мою руку, сжимающую эфес меча.

— Может быть, в знак веры, — сказала она.

Так что я понял, что должен идти, и я знал, почему.

— Когда мы пойдем?

— Как только ты отложишь свой меч и кинжал.

— Это тоже? — спросил я.

— Это тоже. Разве я не сказала: «в знак веры»?

Я снял с себя пояс с ножнами, вытащив засунутый за него кинжал, и Бедуир взял их у меня, не говоря ни слова. А заговорил Кей, и его голос был хриплым от возбуждения.

— Артос, не будь глупцом — с оружием или без, Бога ради, не ходи с ней! — его огромная ладонь легла мне на руку, словно он готов был удержать меня силой. — Это ловушка!

— Думаю, нет.

— Не ходи!

Я стряхнул его руку.

— Я должен.

— Она наложила на тебя заклятие! Неужели ты не понимаешь, что она такое? Ты поставишь под угрозу свою душу, если пойдешь с ней!

Я уже тоже подумал об этом.

— Вряд ли; но, в любом случае, я должен идти.

— По крайней мере, разреши мне пойти с тобой, — сказал Бедуир, который стоял с моим мечом и кинжалом в руках.

Я покачал головой, но, думаю, я чувствовал себя менее уверенно, чем казалось с виду.

— Это необходимо сделать в одиночку… Я готов.

Мы вышли из крепости через узкие северные ворота, оставив за собой притихший лагерь; девушка шла впереди, я за ней.

Молодые воины бесшумно, как и тогда, когда пришли, двигались сзади и с обеих сторон от меня, бесплотные теперь, как тени, словно потеряли всякую реальность после того, как на них перестал падать свет костра. От подножия крепостной стены склон холма почти отвесно спускался к реке; по нему были скупо разбросаны кусты ракитника, лещины и куманики.