Она стояла на коленях в изголовье кровати, прогнувшись и опершись обеими руками о стенку. Скомканные простыни, разбросанные подушки – всё говорило о напряженности предыдущих любовных игр. Я нежно входил в нее сзади, одновременно любуясь в свете ночника-ракушки упругими округлыми ягодицами, спиной с крутыми столбиками мышц в крупинках сладкого пота, литыми икрами.

Тем временем она все больше распалялась, и стало уже не до любования. Я сжал ее небольшую плотную грудь и утопил лицо в густой черной копне пряных волос...

Мог ли я еще сегодня утром, подъезжая к Акапулько, предположить, что первую же ночь проведу столь бурно с местной звездой – единственной девушкой среди ныряльщиков со скалы в ущелье Ле Кебрада?

От Мехико до Акапулько – «курорта миллионеров» – около 150 километров, примерно час езды на автомобиле. Город возникает внезапно. Сначала тянутся кварталы бедноты – сколоченные из подручных материалов лачуги «бидонвилей». И вдруг – ослепительная белизна небоскребов, зелень пальм. А за ними яркая синева тихоокеанского залива, разноцветные яхты, желтая полоса пляжа.

Впрочем, «курорт миллионеров», строго говоря, уже перестал быть таковым. Толстосумы, конечно, имеются, однако они давно уже растворились в массе людей среднего достатка. Вот и я, человек, отнюдь не запятнавший себя финансовыми успехами, вполне могу провести уикенд на побережье Тихого океана в пансионате средней руки; что после раскаленного Мехико с населением в двадцать миллионов человек куда как замечательно.

Самое известное в Акапулько шоу для туристов – прыжки в воду с 35-метровой скалы. Столичный мексиканский коллега-журналист Армандо предупредил меня: «Не увидеть ныряния со скалы – значит, не побывать в Акапулько». И потому, наскоро забросив вещи в номер, перекусив в рыбном ресторанчике и проведя пару часов на пляже, где дамы почти всех возрастов и с любым размером бюста загорали в основном топлес, я уже ранним вечером был у скалистого обрыва расщелины Ла Кебрада.

Дно расщелины лишь слегка покрыто водой, а потому прыгнуть надо, точно попав в набежавший океанский вал. Да еще пролетать так, чтобы не зацепить соседние уступы. Кроме того, скала имеет угол несколько меньший девяноста градусов. И если ныряльщик оттолкнется недостаточно сильно, то до воды он может не долететь, разбившись о подножие скалы. Так что местные смельчаки, зарабатывающие прыжками, в полном смысле слова играют со смертью в эту своеобразную «мексиканскую рулетку».

Я занял место за столиком небольшого открытого кафе у самого обрыва. И глядеть-то вниз на пенящуюся стихию было жутковато. Основная же публика собралась на открытых террасах ресторанов и баров пятизвездочного отеля «Мирадор» («Наблюдающий»), специально выстроенного вблизи скалы и курирующего опасное представление. Там, конечно, тусовалась вся курортная элита.

Когда стемнело, шоу началось. Особо ценятся вечерние и ночные прыжки – с подсветкой прожекторами, с горящими факелами в руках ныряльщиков. Один за другим смельчаки поднимались на скалу над ревущей темной бездной, стрункой вытягивались на краю. А затем, щекоча нервы зрителей, пускались в свой головокружительный полет. И когда через несколько секунд из воды показывалась голова ныряльщика, раздавались восторженные крики и бурные аплодисменты. Завсегдатаи зрелища знали многих спортсменов по имени, были тут и свои любимцы.

Перед очередным прыжком людской гул усилился. Я пригляделся – и в свете прожекторов с удивлением увидел над обрывом стройную женскую фигурку. Вероятно, мое изумление не ускользнуло от плюхнувшегося минутой раньше за мой столик толстого немца, изрядно подогретого текилой. Он, похоже, был здесь не новичком, и потому счел своим долгом, путая немецкие и английские слова, разъяснить мне, что это – единственная девушка среди нескольких десятков профессиональных ныряльщиков, что ее долго не хотели допускать к прыжкам, считая это дело не женским, а зовут ее Консепсьон.

В этот момент изящное тело девушки оторвалось от скалы. Жестом я прервал словесный поток назойливого тевтона и с подлинным замиранием сердца стал следить за траекторией полета Консепсьон. Вот ее хрупкая фигурка точно врезалась в морской вал, вот из воды появилась головка с тугим узлом волос на затылке. Слава Богу!.. За представителей сильного пола я, признаться, так сильно не волновался.

Два часа ночи. На сегодня прыжки закончились...

...Но веселье только разгоралось – и на террасах «Мирадора», и в нашей кафешке, и на всем видимом побережье бухты. Народ, казалось, с цепи сорвался. Жизнерадостный германский пузан подбил-таки меня на текилу. Впрочем, особых трудов это ему не составило.

Начались танцы. Национальный мексиканский оркестрик играл всё зажигательнее. Движения танцующих становились всё более раскованными и откровенными. Но внезапно танцы прервались, а музыка была заглушена аплодисментами – в кафе вошли ныряльщики. Это была Консепсьон с двумя юношами. Пришли, видимо, погреться в лучах славы. Местные знаменитости заняли специальный столик, и кое-кто из посетителей тут же кинулся к ним за автографами или с просьбами сфотографироваться вместе.

Мой сосед, глядя на девушку-ныряльщицу, восхищенно цокал языком. Я внимательно вгляделся в ее лицо.

Нет, ее красота не была расхожей, стандартной, предназначенной для глянцевых обложек. Ни тебе «курносого носика», ни «вздернутой верхней губки». Это были резкие, необычные черты, унаследованные ею, быть может, от предков – древних ацтеков. Нос с небольшой горбинкой и широкими крыльями, четко очерченный рот, необычный разрез черных глаз с приподнятыми вверх наружными уголками.

Танцы, между тем, возобновились. Консепсьон прекрасно танцевала. Ее короткая юбчонка время от времени приоткрывала узкие трусики. Интенсивность мельканий зеленой полоски материи меж двух восхитительных шоколадных «булочек» постоянно возрастала.

Вскоре объявили что-то вроде белого танца, когда приглашать могли не только кавалеры, но и дамы. Через несколько секунд, оторвав взгляд от напоминающего мензурку 100-граммового шкалика текилы, я увидел перед своим столиком Консепсьон. Она улыбалась и протягивала руку, приглашая меня на самбу {или румбу, или что там еще). Шары моего немца полезли из орбит на потный лоб. Он перекатывал их с меня на нее и обратно и не мог выдавить ни слова. Да и сам я донельзя удивился, почему она выбрала именно меня. Ее черед удивляться пришел чуть позже, когда она узнала, что я из России («наши» до Акапулько пока массово не добрались – всё же, это подальше Кипра}.

Оркестрик наяривал новые и новые мелодии, а мы с Консепсьон уже не расставались. Сопровождающие ее парни были нарасхват в компании четырех сухопарых молодящихся американок среднего возраста с признаками силикона в мощных бюстах. Ребята, похоже, были готовы к дополнительному заработку. А может, и Консепсьон того же поля ягода? Тогда, честно говоря, она могла бы выбрать гораздо более весомого «спонсора», чем я. Хотя, что об этом задумываться? – пусть всё идет своим чередом.

Мы с Консепсьон всё дальше уходили по набережной Мигель Алеман, которая опоясывает бухту и одновременно является главной улицей Акапулько. Позади остались ярко освещенные фасады отелей, пульсирующая световая реклама дискотек, баров и прочих увеселительных заведений, где ночная жизнь была в полном разгаре. Мы шли молча, взявшись за руки и уже словно объединенные нам одним известной целью. Лишь раз девушка нарушила молчание, показав мне на какие-то огоньки высоко на скалах:

– Там – вилла Сильвестра Сталлоне.

«Да черт с ним!» – подумал я и указал на скромное двухэтажное здание:

– А вот и моя вилла... То есть пансионат.

Тонко уловив мои колебания, Консепсьон лукаво спросила: