— Похоже, что только вам, генерал. Те, кто обратил на цветок внимание, подумали, что де ла Валле отлучался из лагеря. Ренье видел несуществующие армии, а вы, кажется, заметили существовавшее колдовство.

— Видимо, так. Хотя Марк действительно отлучался из лагеря, причем дважды. Примерно на час, после этого мы выслушивали разведчиков. Потом на более долгий срок, часа на три, не меньше. Сразу после этого он велел собраться офицерам штаба и отдал приказы. Это было уже на рассвете.

— Как вы оценили ситуацию тогда? Ренье сказал, что, сколько он мог судить, разговор с де ла Валле вас успокоил.

— Ренье удивительно… наблюдателен, когда дело касается чувств, — сухая усмешка. — Из разговора я понял, что Марк безоговорочно уверен в том, что мы победим. Я поверил ему. Все прочее… я все-таки не Ренье, дабы позволять себе непосредственность в проявлении чувств.

Чувств — и опять чувств. Чувств у обычно улыбчиво-бесстрастного романца, видимо, было в избытке. И тогда, под Рагоне — довели же его до крика и до спора, громкого спора со столь любезным его сердцу Марком, такого, что даже «наблюдательный» Ренье удивился. И, кажется, сейчас. Хотя у него было десять дней на то, чтобы если уж не смириться с потерей, так хотя бы справиться с первой, самой острой скорбью.

— Де ла Валле могли и… ввести в заблуждение. — Не ввели. Или ввели, но в самой малости. — Вам показалось, что он прощается с вами?

Пьетро кивнул.

— Потом сошел огонь. У вас было больше недели на то, чтобы подумать. Вы пришли к каким-либо выводам?

— Вы добрый пастырь, Ваше Преосвященство, — Кастильоне опять отвернулся к окошку. — Мои выводы не придутся вам по вкусу.

— Если вы думаете, что мне больше понравится, если выводы будет делать архиепископ Тулузский… вы переоцениваете мою пастырскую ревность.

— Я не собираюсь исповедоваться Его Высокопреосвященству ни при каких обстоятельствах. Даже если вы будете на этом настаивать.

— Сейчас с вами говорю я. И я даже не буду настаивать.

— Что ж… Я суеверный сицилиец, padre. Мы верим в Господа нашего Иисуса Христа, — Пьетро перекрестился, — но мы верим и в то, что еще до Рождества Его на этой земле жило множество других творений Господа. Не все из них ушли навсегда. Они любили свою землю.

— А при чем здесь суеверия? — улыбнулся епископ. — Рождались же великаны, «издревле славные люди». Суеверие — когда по вечерам на порог выносят молоко, а крестить подкидышей из народа холмов — старая церковная практика. Основатель рода де ла Валле, по слухам, был из таких. Вы считаете, что это имеет отношение к делу?

— Я не знаю, принадлежал ли Марк к роду человеческому вообще, — после паузы сказал Пьетро. — Или хоть наполовину. И я думаю, что ему помог народ его предков. Помог, и… потребовал к себе раньше срока, — последние слова прозвучали совсем тихо.

Вот даже как. Марк был уверен, что победит. Марк был уверен, что не вернется. Это не дьявол — продажа души не оборачивается немедленной гибелью.

— С рассказами о том, как местные «хозяева» заплетают пути, я сталкивался неоднократно, — спокойно ответил епископ. — Это могло бы объяснить ваши заблудившиеся армии. Но огонь с неба?

— Я сицилиец. Мы живем на вулкане, Ваше Преосвященство. И вулкан этот не раз просыпался весьма своевременно. Разумеется, по молитве святого отшельника, что обитал там давным-давно…

— А есть основания предполагать, что святой отшельник тут ни при чем? — и вот этот экземпляр акации пустынной все вокруг и сам д'Анже считали приятным и чрезвычайно уступчивым человеком?

— Никаких, Ваше Преосвященство, кроме того факта, что отшельник поселился там задолго до Рождества Христова, — Пьетро пожал плечами.

— И не исчез после… это достаточно убедительно. Было бы убедительно, если бы Рагоне стояла на вулкане.

Ди Кастильоне слегка развел руками — ну, что я могу сделать?..

И действительно, не он же затащил на небо перевернутый вулкан…

— А почему вы решили, что ваш друг не имеет отношения к роду человеческому?

— Знаете, он удивительно похож на одного моего соотечественника, о котором многие годы говорили то же самое. И, судя по всему, говорили правду. Но это, конечно, не довод. Не знаю, падре. Это нельзя объяснить. — Еще одно пожатие плеч. — Он походил на прочих смертных, как та бочка водовоза на Святой Грааль… но вряд ли вы поймете, что я пытаюсь сказать.

— Вы, наверное, просто поздно с ним познакомились. Доведись вам встретиться, когда Марк был моложе… — ну вот и оговорился, назвал по имени, — вы бы не сомневались в том, что он человек.

— Полностью уверен в вашей правоте, Ваше Преосвященство, — Пьетро очень вежливо улыбнулся. Канцлер поежился. Родись суеверный сицилиец в королевской семье, женись он на принцессе Урсуле, их было бы не отличить, разве что по платью. Улыбочки эти… то ли колотый лед, то ли битое стекло.

И вот мы сидим и вместо того, чтобы выяснять, что случилось у Рагоне, выясняем, кому был ближе Марк и кто из нас знал его лучше… нет, де ла Валле не сверхъестественное существо и не потомок великанов. Он просто-напросто гениальный организатор, отличный полководец и совершенно нестерпимый во всем остальном человек, которого можно или любить, или ненавидеть, но нельзя остаться равнодушным. И нельзя понять, не попытавшись присочинить, выдумать сказку, легенду или историю о чуде. Просто не получается.

Как и самого суеверного сицилийца ди Кастильоне — канцлер знал его три года, с того дня, как Марк притащил романца из какого-то дальнего гарнизона и пожелал видеть своим доверенным лицом. Д'Анже тогда удивился подобному выбору — иностранец, полковник с репутацией большого чудака, и вообще скользкий тип. Невероятно обходительный, уклончивый — улыбочки, скромное молчание, вежливые речи… пара дуэлей, где противники были убиты без изысков, с одного удара.

Трудно было не считать его шпионом короля Тидрека, а в том, как быстро ди Кастильоне втерся в доверие к неуживчивому и упрямому Марку и вовсе было что-то неприятное. Тоже… сверхъестественное явление. В своем роде. А уж то, что генерал де ла Валле при романце обретал несвойственное ему добродушие, и многие ссоры оборачивались безопасными шутками и милейшим дружеским разговором, вообще у канцлера в голове не укладывалось.

А теперь это воплощение дипломатической любезности и здравомыслия едва только зубами не скрипит… и того гляди укусит исповедника. Хотя очень, очень старается быть вежливым. Что ж, нельзя сказать, что я его не понимаю. Сейчас.

— В нашей мозаике, сын мой, остались лишние куски смальты. Чудеса видели вы, видел Марк — и видел Ренье. Допустим, Марк — подкидыш, хотя на эту роль больше подходит его сводная сестра. Допустим, вы… заметили лишнее, потому что вы — суеверный сицилиец, знакомый со святыми отшельниками. Но Ренье там, где это не касается человеческих чувств, верит только в то, что видел, слышал и осязал. И я бы рад считать его подкидышем, но, боюсь, что он всего лишь бедствие нашего рода. А видели только вы трое и больше никто. Скажите, были ли еще происшествия, в которых участвовали вы трое… и только вы?

— Происшествия? Нет, не припоминаю. А вот что касается девицы Марии, не в последнюю очередь я вернулся потому… — потому что из всех женщин на свете для Марка существовала одна, и вовсе не племянница канцлера. С детьми народа холмов такое часто случалось. Тот человек, на которого был похож генерал де ла Валле, тоже, если верить слухам, относился к собственной сестре совсем не по-братски. Марк не догадывался, что генерал ди Кастильоне знает его тайну — а Пьетро не понимал, как можно было не видеть?

— …что ожидали, что Орлеан станет неподходящим местом для незамужних женщин определенного происхождения? Я на вашем месте решил бы то же самое, но в ваше отсутствие у нас случилось собственное чудо… которому я и обязан этим столпотворением на улице. Мы уже пять дней как воюем с Арелатом. Мы — это добрые католики и добрые вильгельмиане Аурелии… разве вы с командующим и его адъютантом не покидали колонну за два дня до событий?