Если он ничего не скажет, я сяду в первое же такси, приеду и располосую ему горло моим бутылочным осколком.

— Чего-чего? А, ну точно! Кафе «Модерн». Это на улице Фонтен.

Щелк!

Я постоял еще несколько секунд с трубкой в руке, явственно вспоминая, как еще вчера вышибала этого заведения смачно перечислял все преимущества и неудобства моей смерти.

Улица Фонтен, будь она проклята! Чертова Пигаль. Есть Пигаль для туристов — это Париж геев, это злачные Бульвары, с их жалкими стриптизами и обторчанными трансвеститами, просьба вернуться к автобусу до полуночи. И есть наша Пигаль, для аборигенов — та, где «Martial's», «Folles Pigalles», «Mikado», «Nouvelle Eve», «Loco», «Moon», «Bus». И еще эта сволочная улица Фонтен. Куда бы вы ни шли, ее не миновать, это все равно что Соммьеnote 17 для легавых. Все, кто живет в Париже ночной жизнью, в какой-то момент обязательно приходят на улицу Фонтен — встретиться со своими, спланировать вечер за рюмкой текилы, закусить ближе к утру стейком-тартар. Иногда мне чудится, что я — волчок на веревочке, привязанной другим концом к площади Бланшnote 18.

Вдали замечаю Жерара, присевшего бочком на капот чьей-то розовой тачки. Этот парень годами не видит дневного света. Ложится спать в восемь утра, просыпается к двум дня, пару часов занимается американским боксом, обходит несколько баров, чтобы поболтать с дружками, и — за работу! Очень скоро морда у него примет цвет незрелого баклажана, глаза придется закрывать черными очками, а на поясе всегда будут болтаться нунчаки, его верный защитник. Все это в равной степени относится и ко мне самому, ведь мои внутренние часы настроены так же, как у него. Правду сказал ночью тот старый безумец: если постоянно плыть против течения, наверняка свихнешься. Сон на дне бассейна не сильно восстанавливает тонус. Деликатесы каждую ночь не всегда полезны для желудка. Ну а уж шампанское…

Жерар болтает с двумя клиентами. Три часа ночи, основная публика уже схлынула, теперь до утра можно расслабляться, подменяя друг друга на посту. На входе хватит и одного вышибалы. Но при моей везучести я уж точно нарвусь на самого злобного.

Что он там талдычил про неумышленное убийство? Получит лет пять тюрьмы, выйдет через три и станет королем Парижа. Кто же после этого посмеет к нему соваться? Кто посмеет бросить ему вызов, услышав столь недвусмысленное заявление? Я спрашиваю себя, неужто это Париж и парижская ночь породили карьеризм такого рода? Может быть, Джордан уже там, в зале. Мне нужно только пройти в эту дверь. Увидеть его, позвонить старику. И мне отдадут моего Бертрана.

Пройти в эту дверь.

Повторить вчерашний маневр? Дождаться кого-нибудь знакомого, кто возьмет меня под свое крылышко и проведет мимо этого цербера? Нет, не выйдет. Во-первых, время слишком позднее и поток клиентов иссяк. Во-вторых, он сказал, что сдержит слово, даже если я заявлюсь к нему с самим папой римским. Есть и другой способ — метод гиены, дожидающейся своей очереди: подстеречь Джордана здесь, на улице. Если он соблаговолит выйти. А если его там нет? Значит, я напрасно потрачу время. А если он выйдет, как его задержать?

Нет, я должен войти внутрь. Чего бы это ни стоило.

Вдобавок сегодня у меня есть веские аргументы.

При виде меня у Жерара отвисает челюсть. Наверное, думает: это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Неужто овечка сама решила кинуться в пасть волку?!

— Эй, мокрица! Это ты или, может, я сплю?

Изумление. Мне еще никогда не удавалось вызывать у людей подобных чувств. И вдруг у меня мороз по коже пробегает. Меня охватывает дурное предчувствие. Когда он говорил «убью», это была просто болтовня. Так, глупая шутка. Разве можно принимать всерьез такие слова? Да и все остальные тоже. Это же просто развлекуха — и ночь, и люди, которых встречаешь в ночи, и жизнь, которую я веду. Только сейчас я осознал, что всего за одни сутки меня похитили, моего друга взяли в заложники, мне поручили преподнести беличье чучело, я раскроил кому-то череп, а в настоящий момент развлекаюсь тем, что изображаю камикадзе перед парнем, который жаждет взять на свою совесть грех моего убийства, чтобы преуспеть в жизни.

— Я пришел из-за вчерашнего… Я вел себя по-дурацки… Хочу извиниться.

Что бы ему еще наплести? Главное, выглядеть искренним.

— Мы ведь оба с тобой — люди ночи… Пересекаемся то здесь, то там… Не стоит нам воевать…

Сам себе дивлюсь: как я могу распинаться перед этой сволочью, когда в душе мечтаю, чтобы его катком размазало по асфальту. Вынимаю из кармана два старательно сложенных Паскаля.

— Это тебе в возмещение убытков. И пойдем выпьем там у вас, я угощаю.

Жерар в шоке. Он остолбенело вылупился на купюры, такие маленькие в его огромной ладони. Я сразил его наповал. Стою, не зная, куда глаза девать: то ли смотреть на посетителей, которые выходят на улицу, удивленно вздрагивая от темноты и ночной свежести, то ли на такси, куда садится шикарная зевающая пара, то ли на неоновую вывеску «Korovabar», с мигающей буквой «К», то ли на свой дырявый башмак. Жерар недоверчиво оглядывает меня с головы до ног и сует мою тысячу в карман.

— Ладно, это за потерянное время. А вот обида будет стоить подороже. За нее деньгами не заплатишь, нет таких денег. Ты со вчерашнего дня — покойник! Убить такого паразита — только на пользу обществу, суд примет это во внимание. Тебе и невдомек, как уважают в тюряге убийц. У меня есть все что нужно — и трудное детство, и адвокат, который знает меня лучше родной матери, и пара-тройка важных шишек, которых я охранял и которые мне теперь ни в чем не откажут. А еще у меня найдется куча свидетелей, которые подтвердят, что ты сам на это нарывался. К тому же я умею наносить такие удары, от которых ты уже не встанешь, но докажу, что это вышло случайно, уж извините, он сам подвернулся, я этого не хотел. Мне поверят.

— …

— И я настигну тебя в тот момент, когда ты меньше всего будешь этого ждать. Так что наберись терпения. Ты у меня на очереди.

Я перешел улицу, бессильно свесив руки, подавленный вконец. Да нет же, это просто шутка. Он решил меня закошмарить, но это шутка… Парень изображает крутого Уокера… Ему нравится нагонять страх… это его работа… А угрозы — ну это, чтобы развлечь дружков… И все же…

Странно слышать, как человек планирует свое пребывание в тюряге. Может, пока не поздно, слинять в Фонтенбло, к сестре? Но ведь я сам настоял, чтобы взаперти оставили не меня, а Бертрана. У него хватило мужества довериться мне. Оказавшись возле помоек в начале улицы Мансар, я отыскал взглядом уличные часы, чтобы узнать, сколько мне осталось. Меньше двадцати двух часов.

Что ж, старина Жерар, ты чересчур уверен в себе. Я честно хотел мира, но ты отказался. Ладно, хоть я паразит и слабак, мне придется сделать тебе больно, Жерар. И я уже знаю, как именно. Я все равно войду в твое заведение. Спорим?

Я не сразу обрел счастье, ибо искал его в несчастье других. А именно в лице парочки отщепенцев, у каждого из которых были веские и, скорее всего, одинаковые причины сделаться обладателями полтысячи франков. Я был уверен, что они найдут достойное применение моим деньгам. Я обнаружил этих бродяг под строительными лесами, где они ночевали в картонных коробах, и тут же завербовал. Я действовал как последняя сволочь, особенно, когда расчетливо сказал себе: выдай им башли в два приема, на случай, если они решат смыться, и начни переговоры с этим бритым недоноском — вид у него хилый, взгляд голодный, но продувной. Они шли за мной следом, и я показал им мотоцикл Жерара, дотронувшись до него на ходу. Жерар поставил его на углу еще вчера, хвастаясь машиной перед своими дружками.

Это был черный «Harley Davidson Electra Glide» 1340. Заветная мечта истинного рыцаря асфальта. Лучший боевой конь нашей современной, лишенной иллюзий эпохи. В любом уголке земного шара, мчась на «харлее», человек способен раздвинуть пространственные и временные границы. На нем летят, как на валькирии, на его стартер жмут, как на спусковой крючок винчестера, его оглаживают, как мустанга. «Харлей» слышен издалека, его можно узнать по особой музыке, присущей только ему одному, по великолепной токкате с божественным крещендо. Чистый Бах.