Лорд Марни, который просто обожал шахматы, окликнул капитана Грауса и деликатно предложил ему поскорее закончить партию с мисс Пойнсет; последняя понимала лорда Марни не хуже, чем тот понимал шахматы, а потому поспешила проиграть капитану, чтобы его светлость мог сойтись в схватке с равнодостойным игроком. Эгремонт устроился рядом со своей невесткой и затеял с ней непринужденный разговор, желая смягчить ее досаду, которая, как он с болью заметил, была обусловлена поведением брата. Через какое-то время он произнес:

— Знаете, это было весьма любезно с вашей стороны — взять и устроить мою судьбу.

Леди Марни, слегка удивившись, спросила:

— Как вас понимать?

— Вы, как я слышал, уже приняли решение о важнейшем шаге в моей жизни.

— Вы, право, меня озадачиваете.

— Леди Джоан Фитц-Уорен, ваша подруга…

Графиня зарделась: названное имя позволило ей выяснить, что к чему, — однако Эгремонт и представить не мог, что мысль о его женитьбе даже не приходила ей в голову. Леди Джоан, по описанию графини, не была красива; определенно не была красива; никто бы не счел ее красивой; многие, признаться, полагали как раз обратное; и всё же было у нее выражение лица, одно, особенное, выражение лица, которое, по мнению леди Марни, делало ее самой настоящей красавицей. Зато она была очень умна, признаться, даже слишком: что-то совершенно невообразимое!

— Благовоспитанна?

— Что вы, много более того; я сама слышала, даже мужчины говорят: несравненные знания.

— Типичный «синий чулок»?^{230}

— О нет! Она совсем не из этих «синечулочниц», у нее совершенно иной уровень: языки и ученые книги; арабский, иврит, а еще — старинные рукописи. И потом, у нее есть своя обсерватория, и она была первой, кто обнаружил комету^{231}. Доктор Баклэнд^{232} постоянно обращается к ней, она переписывается с Араго^{233}.

— А ее сестра, она такая же?

— Леди Мод? Она очень набожна. Я ее не так уж и хорошо знаю.

— Хорошенькая?

— Некоторые от нее в восторге.

— Я никогда не бывал в Моубрее. Что это за место?

— О, там великолепно, — сказала леди Марни, — только, как и в любом промышленном районе, очень хмуро. Небо там никогда не бывает ясным. Туалетный столик покрывается копотью; парковые олени словно в черной туши выкупались; что до овец, то будьте готовы встретить трубочистов вместо пастухов.

— И вы действительно намерены отправиться туда в четверг? — спросил Эгремонт. — По-моему, лучше повременить с поездкой.

— Мы должны ехать, — произнесла леди Марни, издав при этом некое подобие вздоха, и покачала головой.

— Позвольте, я поговорю с Марни.

— Ах, нет! Мы должны ехать. Я печалюсь из-за моей милой малышки Пойнсет: она раньше так часто гостила у меня, а теперь пробыла всего три дня. Когда она снова появится, сделайте одолжение, попросите ее спеть, Чарльз.

Вскоре милая малышка Пойнсет уже пела, весьма польщенная тем, что к инструменту ее пригласил мистер Эгремонт, который несколько минут постоял возле нее, а затем, очевидно, под влиянием ее модуляций, принялся ходить из угла в угол и лишь изредка обращался к певице, умоляя ее продолжить свое очаровательное выступление. Леди Марни была поглощена вышивкой, ее муж с капитаном — шахматной партией.

А о чем же думал Эгремонт? О Моубрее, можете не сомневаться. Стало быть, о леди Джоан или леди Мод? Не совсем. Моубрей — так назывался город, куда направились незнакомцы^{234}, которых он повстречал в Аббатстве. Это были единственные сведения, которые ему удалось получить от этих людей — да и то случайно.

Когда прекрасная девушка из арочного свода, осиянного ранней звездой, уже собиралась спуститься к двум своим спутникам и увидела, что те разговаривают с незнакомым человеком, она заколебалась и мгновение спустя скрылась из виду. Старший из путешественников, переглянувшись со своим приятелем, поспешил вежливо распрощаться с Эгремонтом.

— Возможно, нам по пути? — сказал Эгремонт.

— Полагаю, что нет, — ответил незнакомец, — да мы и не одни.

— К тому же нам надо поторапливаться, путь предстоит неблизкий, — сказал тот, что был одет во всё черное.

— А мой путь недолог, — сказал Эгремонт, делая отчаянную попытку завязать разговор, — к тому же я верхом!

— А мы на своих двоих, — сказал старший, — и нам без отдыха шагать до самого Моубрея.

И, сдержанно попрощавшись, они оставили Эгремонта одного. В поведении старшего незнакомца было нечто такое, что исключало для Эгремонта самую возможность отправиться за ними следом. Тогда он покинул монастырский сад другим путем, рассчитывая встретиться с ними за пределами Аббатства. Он прошел через придел Девы Марии. Прекрасной Монахини там уже не было. Тогда он быстро добрался до западного входа — никого не было видно. Он быстро окинул Аббатство пристальным взглядом — ни души. Он вообразил, что путники, должно быть, движутся к ферме Аббатства, а может, уже миновали ее и углубились в долину. Замешкавшись, он упустил время. Наконец, Эгремонт и сам направился к ферме, однако путников не нагнал; добрался до нее, но и там ничего не выяснил, и он возвратился в дом своего брата, пребывая во власти какого-то непривычного и всё же упоительного смятения.

В любой торговой державе, такой как Англия, каждые полвека появляется крупный источник коллективного обогащения, который выводит на национальную арену новый могущественный класс. Пару столетий назад великим творцом богатства был Турецкий Купец, следом за ним пришел Вест-Индский Плантатор. В середине прошлого века появился Набоб^{235}. Достигнув апогея своего могущества, данные типажи поочередно привязывались к земле и становились английскими аристократами; пока приходил в упадок Левант^{236}, опустошалась Вест-Индия, а Индостан подвергался разграблению, эти касты постепенно вымерли и существуют теперь только в наших английских комедиях, начиная от Уичерли и Конгрива и заканчивая Камберлендом и Мортоном^{237}. Затраты на революцию породили Займоторговца, который сменил Набоба; внедрение научных открытий в производство дало жизнь Промышленнику, который, в свою очередь, изъявил желание обзавестись «большим земельным наделом»^{238} и всегда будет желать этого, пока существует наше территориальное устройство — наиболее твердая гарантия того, что класс землевладельцев возобладает над любым хлебным законом, будь последний прочно утвержден или же, наоборот, крайне неустойчив.

Среди всех этих типажей есть и такой, чьи представители добились наибольших успехов в кратчайшие сроки (не следует забывать об удивительных происшествиях, сопровождавших займ на Ватерлоо^{239}, или о манчестерских чудесах в период континентальной блокады^{240}), — это Англо-Ост-Индиец примерно того времени, когда Гастингс был назначен первым генерал-губернатором^{241}. Было отнюдь не редкостью, когда люди, занимавшие столь незначительные должности, что о них в нашей стране никогда и не слышали, и отсутствовавшие в родных краях едва ли дольше, чем длилась осада Трои^{242}, возвращались миллионерами.