Впереди открылась долина, окруженная горами.

Я не сразу узнал в редеющей мгле эту знакомую мне закрытую со всех сторон долину. Бывал здесь, бывал!

Что за прелесть вот те группы толстых ширококронных дубов посреди слегка пожухшего, но еще цветного, шелкового луга! Что за пышные черемухи вдоль берегов трех рек, соединяющихся здесь! Какими прекрасно-плавными уступами сходят в долину высокие горы, одетые в зелень всех оттенков! А розовые и коричневые скалы в убранстве из редкого сосняка! Сгрудившиеся на южном склоне горные клены, выше которых девичьей белизной выделяются березняки…

Телеусов остановил коня. Караван наш сжался, лошади затопотали по мягкой хвое; им не терпелось вниз, к лугам, сочный запах которых раздражал их ноздри.

Голубые глаза егеря улыбались.

— Чистый рай, ваше превосходительство, — сказал он просто и протянул руку в сторону долины: — Туточки жить да радоваться, а мы вот со смертью пожаловали.

Шильдер сердито посмотрел на него:

— Меня интересуют зубры!

— Они теперича как раз попаслись и лежат где-нибудь на лесной опушке. Вот мы поедем краем долины, спешимся возля тех кленов, оставим лошадок и начнем скрадывать, пока не наткнемся на какое-никакое стадо. Коров не бейте, ваше превосходительство. Узнаете их по рогам: они тоньше и поболее загнуты вверх. Ну, и телом помельче. А бык — тот, значит, темней, вроде в медвежьей шерсти.

Спешились, отдали коней и втроем пошли с ружьями на изготовку по лесу. Телеусов шагал саженей на десять впереди. Там, где мы проходили, смолкали птицы, уносились звери, лес позади оставался молчаливый и нахмуренный. Этот лес уже повидал войну, знал, что такое ружье. Полвека назад здесь маршем на юг пробирались батальоны русской пехоты, чтобы как снег на голову свалиться с высот перевала на горный аул Ачипсоу, где бушевало воинственное племя медовеев. Впоследствии там торжественно отмечали конец затяжной кавказской войны. Тогда поселок нарекли городом Романовским, а затем Красной Поляной.

Прошло полчаса, час. Мы всё крались по лиственному лесу, полному невнятных шорохов. Полковник уже нервничал, резко отбрасывал рукой ветки низко опущенных кленов. Вдруг Алексей Власович остановился, присел. Пригнувшись, мы осторожно приблизились, сели на корточки, затаились. Телеусов протянул руку вперед и влево. Смотрите…

В сотне шагов от нас светилась небольшая поляна. На опушке в тени дубового подроста бугрились темные спины зверей. Кое-где трава скрывала зубров почти целиком, виднелись только рога. А на самой поляне играли три зубренка. Росточком разве что до пояса человеку, с коротконосыми головами и заметной бородкой, цветом светло-коричневые, с кудрявыми лбами, они по-телячьи резвились. Возня их была бесшумной, но веселой. Телеусов смотрел и улыбался.

Шильдер вспотел от напряжения. Он поудобней пристроил свой короткоствольный крупнокалиберный маузер и, нащупывая цель, повелительно глянул на меня. Я изготовился.

— Бьем переднего, — зашептал он. — Того, что с высокими рогами. Стреляй сразу после меня, слышишь? Для верности.

Телеусов приложил ладони к груди:

— Ваше превосходительство, то ж зубрицы… Нельзя, управляющий запретил. И малолетки с ними.

Шильдер словно не слышал. Он прирос к английскому маузеру, поводил стволом и нажал на курок.

Раздался сухой щелчок. А выстрела не последовало. Осечка. Полковник вскочил разъяренный, отбросил маузер и сиплым от волнения голосом рявкнул:

— Черт побери это мерзкое оружие! Второй раз подводит! — И, побагровев, закричал мне: — Чего уши развесил? Бей!

Но было поздно. Некого бить. Сухой щелчок достиг ушей зверя, который слышит звуки и запахи лучше, чем видит предмет. Стадо словно растворилось в лесу. Лишь треск донесся.

— Вот и хорошо, вот и славно, — приговаривал Алексей Власович и улыбчиво, как ни в чем не бывало смотрел на Шильдера. — Осечка, ваше превосходительство, это же перст судьбы. Природа не дозволила переступить закон, погубить жизню материнскую. Не гневайтесь, чего уж там. Убей вы, и неловко станет, совесть заговорит. Ушли, ну и ладно, не одно стадо здеся, отыщем быков, вот тогда… Позвольте ваше ружье, я гляну, с чего бы оно…

Слова эти, а может, и смысл, в них заключенный, немного охладили разъяренного полковника, но на меня он все еще смотрел строго-презрительными глазами: почему не выстрелил, не подстраховал? Я и сам не знал — почему.

Между тем Алексей Власович вынул из магазина патроны, осмотрел их, разобрал затвор и показал Шильдеру:

— Масла много, ваше превосходительство, извольте глянуть: полный ободок. Застарело. Ружьецо у вас отменное, только оно чистоту и сухость любит. А тут масло, да и воздух в горах дюже мокрый; бывает, что механизма не срабатывает. Вот на привале позвольте я отлажу вашу машинку, как часы будет. А пока протру хорошенько тряпицей, да и пойдем дальше, за добычей.

Шильдер молчал. Полное лицо его с двойным подбородком словно бы потемнело. Как он переживал неудачу! Без слова благодарности схватил маузер и пошел дальше.

Телеусов подмигнул мне, догнал полковника, потом опередил. Мы пошли гуськом, поднялись к березняку, и тут я понял, что зубров нам больше не видать. На границе лугов днем они не остаются. Телеусов наметил какой-то другой план. Какой?..

Минут через сорок Алексей Власович раздвинул орешник и глянул с уступа вниз. Мы тихо подкрались, вытянули шеи.

— Уж не знаю, как и назвать это, не иначе подарок… Вон туда смотрите, где два куста шиповника. — Он шептал в самое ухо Шильдеру.

Сбоку густого, как зеленый шар, куста выглядывала голова крупного оленя. А над головой ветвились чудесные, огромные рога матерого самца с многочисленными отростками, острые концы которых чуть-чуть светились.

У Шильдера, видать, зашлось сердце. Он вдруг сел и приложил руку к груди. Даже глаза закрыл. Представил себе эту величественную голову над столом в кабинете…

— Будете стрелить? Рогач спит, прогулял ночку, сердешный, намаялся. Во сне и примет смерть нестрашную… Отпустило, ваше превосходительство? Да вы не торопитесь, переведите дух, чтобы без суеты. Только тогда уж никакой надежды насчет зубра. На пять верст кругом зверя подымем.

Теперь Шильдер уже не обращался ко мне. Он лег поудобнее. Телеусов раздвинул ветки орешника, подсунул под ствол плоский камень, чтоб точнее, с упора.

Олень спал, свесив голову.

Раздался выстрел, резкий и сухой. Рогача подбросило едва ли не на три аршина над землей, он еще сумел сделать два прыжка через луг, но все это сгоряча. Ноги у него подкосились, он рухнул головой вперед, взрыл рогами землю и затих.

В дальнем конце луга мелькнули тенями несколько ланок. Тревожно закаркали вороны в пихтовом лесу. Сердито прокричала желна, отлетая подальше от опасного места.

Шильдер встал и перекрестился. Благодарил бога за удачное убийство? Или вымаливал себе прощение? Широким платком вытер он лоб, шею и в первый раз за весь день улыбнулся.

План Алексея Власовича удался. Где-то в этой долине остался жить обреченный зубр.

Мы спустились на луг, подошли к поверженному оленю. Он лежал, откинув голову.

Несколько минут Шильдер молча рассматривал жертву. Сказал, указывая пальцем на аккуратную дырочку в двух четвертях от передней лопатки:

— В сердце. И все-таки сделал два прыжка. Вот сила!

— Жить хотел, ваше превосходительство. Кто же не хочет? Всякая тварь бегит от смерти, да не всякая убегает.

— Разделывайте, — сухо приказал Шильдер. — Хоть не с пустыми руками вернемся. Найдут нас казаки?

— Непременно. Они на выстрел уже поспешают.

День перешагнул за обеденное время. Напротив высилась пологая гора с пикообразной скальной вершиной. Ее называли «Сергеев гай», там когда-то удачно охотился великий князь. По нашему берегу вдоль реки шла охотничья тропа с мостками и отсыпкой. Вероятно, назад мы поедем по этой тропе. Хоть дальше, но безопасней.

Когда подошли казаки, мы с Телеусовым почти уже сняли шкуру, отделили голову. Полковник лежал в стороне навзничь, подстелив под себя плащ и кафтан. Его глаза были устремлены в небо. Отдыхал, предвкушая триумф, когда заявится в лагерь с таким оленем.