Он хотел покататься с ней на лошадях.
Он пригласил её на свидание.
Она очень, очень хотела пойти на это свидание.
Чёрт, да она много чего хотела сделать вместе с ним… и конкретно с ним самим.
Она изучала его лицо, размышляя обо всём этом в тишине.
Она изучала его лицо и гадала, не умерла ли она.
Потом она поняла, что у него обнажена грудь.
Её глаза начали приспосабливаться к темноте, к отсутствию света на приборной панели, к отсутствию огней, видимых снаружи машины. Она поняла, что смотрит вниз на мускулистую грудь, на тёмные линии и тени, и мечтает получше разглядеть его.
— Ты прекрасен, — сказала ему Марион.
Опять же, не самый логичный момент, чтобы говорить такие вещи.
Она увидела, как взгляд Тюра дрогнул, а потом его глаза сузились.
Этот мерцающий красный свет, который жил в его тёмных радужках, стал ярче, превратившись в пламя пустыни. Он не сводил глаз с её лица, но она почувствовала, как что-то в их выражении изменилось.
Она очень, очень сильно хотела, чтобы прямо сейчас никто не пытался их убить.
Вращения автомобиля стали замедляться.
Марион чувствовала лёгкую тошноту, но почти не замечала этого, глядя вверх на угловатое лицо, на расплывчатые очертания широкой мускулистой груди, в странно светящиеся глаза. Она поняла, что держалась за что-то, хватаясь за это для равновесия, но даже не посмотрела, что это такое. За что бы она ни держалась, оно было мягким и толстым и обернулось вокруг неё, как плотное одеяло из огромных перьев.
Она постепенно осознала, что за что бы она ни держалась, это удерживало её. Это одеяло плотно обернулось вокруг неё, прижимая к угловатому лицу, тёмным сияющим глазам, мускулистым рукам и потрясающе совершенной груди.
Марион не могла осмыслить ничего из этого, пока вращение машины наконец не замедлилось.
Автомобиль полностью прекратил крутиться, врезавшись о большую неровность на дороге, затем проскользил ещё несколько метров, подпрыгнул на металлической боковой двери водителя, прежде чем, наконец, полностью остановился.
На несколько секунд стало всё странно тихо.
Они тяжело дышали в темноте, и их дыхание разносилось эхом.
Где-то вдали Марион услышала сирену.
Ближе слышались крики, сигналы гудков, крики, что-то похожее на выстрелы…
Но в их маленьком коконе из металла и тьмы было почти тихо.
Марион ловила ртом воздух, пытаясь заставить мозги работать, пытаясь думать сквозь адреналин и, должно быть, шок. Она могла поклясться, что слышала своё собственное сердцебиение.
Она могла поклясться, что слышит его сердцебиение.
Затем тень, нависающая над ней, заговорила.
При это его руки потянулись к ней. Он обнял её за спину и талию, осторожно притянув к своей тёплой мускулистой груди.
— Нам нужно уходить, — произнёс он.
Знакомый голос поразил её, заставив дышать тяжелее.
Даже сейчас, когда они оба чуть не умерли и были покрыты битым стеклом, в совершенно разгромленной машине, ему удавалось говорить абсолютно невозмутимо. Мужчина, который парил и нависал над ней, убрал волосы с её лица, лаская её щёку и подбородок, казалось, согревая её своими большими руками или, может быть, успокаивая её, как успокаивают паникующее животное.
От его прикосновения Марион почувствовала, как жар ударил по её животу.
Подняв глаза, она почувствовала ещё одну волну жара от одной лишь яркости этих горящих, тёмно-красных, похожих на угольки глаз. Его низкий голос что-то делал с ней, даже если не считать спокойствия и абсолютной уверенности, которую она слышала в нём.
Собственные сбивающие с толку реакции взволновали её, но присутствие Тюра успокаивало её.
Когда он заговорил в следующий раз, что-то в глубине, в этой спокойной, непоколебимой уверенности также странным образом заставило её почувствовать себя в безопасности.
— Мы должны уходить, Марион, — повторил он. — Они идут. Прямо сейчас.
Вместо паники она лишь кивнула.
Её пальцы обхватили ладонь на её лице, и она снова кивнула.