- Я не сделаю тебе ничего плохого, госпожа! - предупреждающе поднял руку Ус Марак.

- Чего тебе здесь нужно? - нахмурилась Ника, сторожа каждое его движение.

- Вот, хотел отдать, - он протянул тускло блеснувшее кольцо. - Не стоит терять такие вещи, госпожа.

У неё даже дыхание перехватило. По словам наставника, перстень в цивилизованных местах стоит больших денег. А тут вот так просто и возвратили? Ох, не верится.

- Что ты хочешь за это?

- Ничего, - пожал плечами матрос и бросил печатку на палубу. Спускаясь вниз, он бросил через плечо. - Лучше повесь на шею. Пока пальцы не потолстеют.

И засмеялся, исчезая в темноте.

Вспомнив об этом, Ника невольно поморщилась. Тогда она долго пыталась понять причину такого странного поступка. С какого перепугу Ус Марак отдал незнакомой девице по глупости потерянную драгоценность? Привитое жизнью недоверие и привычка ждать подвоха от любого доброго поступка не давали ей покоя. Пока корабль шёл по Маракане, выяснилось, что сарвал имел славу честного человека, которой очень дорожил. Кольцо он заметил, когда разговаривал с Марбетом. Тот предлагал оставить золото себе, но Ус Марак не согласился и вернул печатку хозяйке. Хотя, может дело в том, что, как рассказывал старый Пропид Дуст, по местным поверьям фамильные драгоценности часто приносят несчастье тем, кто владеет ими не по праву? А моряки - народ суеверный.

В любом случае, пассажирка ощущала себя обязанной сарвалу, и ей это не нравилось. Десять серебряных риалов, ровно третью часть того, что у неё было, моряк не взял, а больше ничего ценного у Ники не нашлось. Ну не отдавать же одеяло из шкур росомахи или кожаную рубаху? Оставалось только надеяться, что она когда-нибудь сможет вернуть долг.

Вода Мараканы стремительно меняла цвет, смешиваясь с морской, а берег все дальше отступал к горизонту.

Переполненная новыми впечатлениями девушка по-прежнему стояла на носу, пристально вглядываясь вдаль и не замечая ничего, кроме медленно набегавших друг за дружкой волн. Её потихоньку стало охватывать пугающее чувство одиночества, бессилия, хрупкости человека и его творений перед вечным могуществом беспредельной водной стихии. Самый дикий, безлюдный лес не внушал такого страха, как эта раскинувшаяся на тысячи километров водяная пустыня, чья безбрежность заставляла чаще биться сердце, внушая вместе с благоговением чувство непонятного азарта и даже какой-то бесшабашности.

- Никогда раньше не видели моря, госпожа Ника Юлиса? - ухмыляясь в клочковатую бороду, спросил Картен.

- Только..., - она запнулась, чуть не ляпнув "по телевизору". - Только на картинах.

- Ни один художник этого не нарисует, - покачал головой капитан. - Такие краски есть только у богов.

Он нерешительно потёр ладонью заросший подбородок.

- Может ваш отец уже говорил...

Мужчина замялся.

- О чем? - насторожилась девушка.

- В Канакерне никто не знает, где я беру синие камни, - он, прищурившись, взглянул на собеседницу. - Пусть так и останется. Мы ходим сюда за мехами, кожей и всякой ерундой вроде оленьих рогов или лечебных трав. Понимаете?

- Вполне, - кивнула Ника. - Мне тоже не хочется, чтобы кто-то лишний раз беспокоил Детей Рыси и моего отца. Не переживайте, никто не узнает, где вы берете сапфиры.

Она произнесла название драгоценных камней по-радлански, и капитан удовлетворённо кивнул. Девушка не имела никакого желания создавать дополнительные трудности предприимчивому торговцу, да и лишние слухи о её происхождении совсем ни к чему. Именно на это она и постаралась намекнуть. Кажется, собеседник понял.

Как обычно, после полудня рабы раздали матросам по куску вяленого мяса и горсти орехов. На оленину Ника даже смотреть не могла. Желудок продолжал бунтовать. С трудом удавалось удерживать внутри кружку тепловатой воды, чуть подкислённой уксусом. Выйдя в море, Картен сразу же установил жёсткие нормы её выдачи. Перекусив и часок подремав прямо на палубе, матросы вновь взялись за весла, неторопливо промахав ими до сумерек.

Всё это время капитан либо стоял у руля, либо, передав его Жаку Фресу, сидел на маленьком стульчике, поглядывая на море и на гребцов.

Стараясь не замечать очень неприятного ощущения в животе, Ника с недоумением гадала: для чего же им парус, если за все время плавания его даже ни разу не разворачивали? Ждут попутного ветра? Но девушка читала, что некоторые парусники могли ходить чуть ли не против ветра. Но, наверное, их время ещё не пришло.

Путешествуя по реке, матросы готовили пищу один раз в сутки, приставая к берегу на ночлег. Интересно, как они собрались варить свою мерзкую кашу в море?

Марбет, повар или по-морскому "кок", обладал несомненным антикулинарным талантом. Ни чем другим девушка просто не могла объяснить то отвращение, которое внушала его стряпня. И это после годовой однообразной рыбно-мясо-желудевой диеты с десертом из корешков и орехов. Нужно сильно постараться, чтобы настолько испортить кашу из тех самых зёрен, которые так замечательно готовил Отшельник. Так звали аратачи её наставника, когда-то носившего гордое радланское имя Лация Юлиса Агилиса.

От мыслей о еде страшно замутило. Ника перегнулась через борт и выблевала драгоценную воду под дружный смех спаянного коллектива профессиональных морских волков. Зло сверкнув глазами в их сторону, она отвернулась и принялась изучать повисшие над горизонтом созвездия.

Однако любопытство оказалось сильнее. Поэтому, едва услышав за спиной подозрительные звуки, девушка бросила быстрый взгляд через плечо.

На носовой палубе матросы расстилали какие-то доски, поверх которых установили метровой высоты цилиндрическое сооружение с короткой трубой и широким зевом. "Печка! - удивилась начинающая путешественница. - Из глины!"

И уже не таясь, стала с интересом наблюдать за происходящим. Вставив внутрь знакомый котёл, Марбет шустро сбегал за водой, но потом долго возился с растопкой, бестолково щёлкая железом по кремню под насмешливые выкрики наиболее нетерпеливых мореходов. Ника уже собралась помочь незадачливому поджигателю, как тому все же удалось запалить пеньковый трут. От него загорелась тонкая смолистая лучинка, и вот в печке уже потрескивали мелко наломанные сухие сучья. Кок шустро настрогал ту же самую вяленую оленину, засыпал зерна и щедро посыпал смесью соли и специй.

Когда густой мясной дух стал настойчиво забираться в ноздри, вызывая новые рвотные позывы, она, со стоном оторвавшись от борта, на негнущихся ногах направилась к мачте. Возле неё между двух тюков девушка оборудовала себе убежище, перекрыв щель парой сломанных весел и привязав поверх кожаный плащ. Получился узкий, тёмный, ужасно тесный пенал, где путешественница сложила свои пожитки. Передвигаться в нем приходилось очень осторожно и только на четвереньках. А стоило вытянуть ноги во сне, как они тут же высовывались из-за прикрывавшей вход шкуры. Случалось, караулившие по ночам матросы спотыкались о них, весьма нелестно высказываясь о высокородной пассажирке. Тем не менее, только у Ники и капитана имелись на борту персональные помещения. Причём каюта Картена не слишком отличалась от её закутка. Разве что потолок чуть выше, да подлиннее на полметра.

Забравшись внутрь, девушка завернулась в одеяло и попыталась уснуть, вспоминая путешествие по реке как лёгкую, приятную прогулку. Расслышав своё имя, она встрепенулась, прислушиваясь. Но рассказчик, скорее всего зубоскал Купин, понизил голос, так что до неё донеслось только неразборчивое "бу-бу-бу". Однако раздавшийся через минуту дружный хохот послужил веским доказательством весёлой непристойности матросских шуточек.

"Над чем ещё могут так ржать мужики?" - неприязненно подумала Ника, сворачиваясь клубком и крепче зажмурив глаза. Увы, но даже это не помогало забыть о мерной качке, натужном скрипе деревянных частей судёнышка и холодной бездне внизу.

Все же, несмотря на тревоги, тошноту и обиду на вредных жлобов - матросов, она потихоньку задремала, а затем погрузилась в беспокойный суетный сон.