– Присядь, господин, – приглашает Онахту, показывая гостю на покрытый циновками приступок, – отдохни, я сейчас принесу еду. А ты, Кари, пойди, тебе надо собираться в дорогу.

Кари повинуется отцу и выходит. Бекенмут опускается на циновки и с удовольствием протягивает ноги. Онахту уходит и вскоре возвращается, неся большой поднос с угощением. За ним его жена Неши приносит посуду, придвигает к приступку два легких плетенных из соломы столика и ловко расставляет на них все, что они с мужем принесли для своего гостя.

– Ешь и пей, господин, – говорит она с легким поклоном. – Мы всегда рады гостю, а тем более такому, как ты.

Женщина явно взволнованна, на ее щеках горит румянец, веки слегка распухли, видно, что она недавно много плакала, но теперь на ее красивом худощавом лице появилась надежда.

Бекенмут благодарит за приглашение. Онахту придвигает для себя один из стоящих вдоль стен низеньких табуретов и садится рядом с врачом. Неши уходит продолжать сборы в дорогу.

Некоторое время гость и хозяин молча едят, запивая легким пивом вкусное гусиное мясо и свежие пшеничные лепешки. Потом Онахту говорит:

– Я не знаю тебя, господин, но мне кажется, что если ты пришел сюда, для того чтобы помочь дочери столяра, и ничего не хочешь взять от нас за это, то ты, верно, хороший человек. Может быть, я скажу лишнее, но у меня случилось большое горе, а может, впереди будет и еще не одно, и я хочу тебе обо всем рассказать.

– Я тебя слушаю, говори все, что думаешь, – отвечает Бекенмут.

Онахту рассказывает об аресте Нахтмина и Харуди, а потом прибавляет:

– Боюсь, что и мне грозит беда. Может, как раз хорошо, что жены и дочери здесь не будет. Видишь ли, господин, я сейчас делаю резной футляр для статуи бога Амона. Работаю в мастерской с другими столярами. У каждого из нас свое дело, кому что поручено – футляры, подставки, жертвенники. Я на своем футляре уже кончил резьбу, теперь надо его обивать листовым золотом. И вот третьего дня приходит ко мне вечером домой помощник начальника отряда Хати и предлагает такую сделку: заднюю стенку футляра просто окрасить в желтый цвет, а золото, которое пошло бы на обивку, поделить с ним.

Бекенмут слегка поднимает брови:

– Ну и что же?

– Ну, я, конечно, наотрез отказался! У нас в роду воров не бывало, как бы трудно ни жилось! Но этим дело не кончилось. Тогда-то он ушел, а вчера приходит опять, спрашивает, не передумал ли я? «Нет, говорю, не передумал и впредь не передумаю, а потому прошу ко мне больше не являться!» Рассердился он страшно и говорит: «Смотри не пожалей!» С этим и ушел.

– Так ты боишься, что он сделает тебе какие-нибудь неприятности?

– Да уж не без того, господин. Если бы только неприятности, а то ведь может и совсем погубить, вот что страшно. За себя-то я бы еще не так беспокоился, а ведь у меня семья.

– А если рассказать все начальнику отряда? – спрашивает Бекенмут.

– Да что ты, господин? – удивленно смотрит на него Онахту. – Это Панебу-то рассказать про его помощника?

– Ах, твой начальник – Панеб? Так ты считаешь, что он заодно с помощником, что ли? Думаешь, что он его покроет?

Онахту молчит и смотрит в пол, потом поднимает глаза на гостя и решительно говорит:

– Думаю, хуже. Думаю, что его и подослал ко мне Панеб.

– Вот как! А почему ты так решил?

– Потому что этот человек способен и на худшее, господин. Разве мы мало знаем о его страшных делах? Вот взяли теперь моего брата Нахтмина и Харуди. Они непричастны к ограблению царских гробниц, господин! Клянусь фараоном, они невиновны! А их взяли! И это не без Панеба – он давно на них точит зубы за то, что они его не боятся и ему не поддаются… А следовало бы взять не их, а самого Панеба. Он-то как раз лучше всех знает, кто на самом деле залезает в гробницы фараонов! Без него такие дела не делаются, только он всегда остается в стороне… Осудят либо мелких воришек, либо и вовсе невинных, вроде Нахтмина и Харуди. Ведь осудили же три года назад писца Хнумнахта за кражу из гробницы фараона Сети-Мериептаха покрывала с колесницы, и руку писцу отрезали! А украл-то Панеб! И не раз так, а доказать нельзя, все боятся, да и он всегда так устроит, что и свидетелей не найдешь.

Онахту встает и взволнованно начинает ходить по комнате.

– Он не брезгает ничем, даже ворует из наших гробниц, тут, на кладбище поселка. Он, например, спустился в подземелье гробницы одного ремесленника и украл ложе, на котором стоял гроб с мумией! Подумай, господин, – украл вещи, которые были даны умершему человеку! А когда мы его спросили, как он посмел это сделать, так он сказал, что он это ложе купил, и выставил свидетелем того же помощника, который теперь вот пристает ко мне! Говорим ему, а куда же делось ложе из гробницы? А он отвечает: «Почем я знаю, кто из вас его украл!» А сколько раз он избивал нас! Ведь его собственный сын убежал от него – пришел на сторожевой пост, плачет и твердит: «Я не могу больше жить с ним». Так и ушел к своему дяде в храм фараона Сети-Менмара. Чего же больше, господин, – родной сын! Панеб вообще ни перед чем не остановится, он – убийца, господин!

– Что ты этим хочешь сказать? – перебивает врач.

– А вот что. Ты знаешь, как он стал начальником нашего отряда ремесленников? Был у нас начальником Небнефер; после того как он умер, его должен был заменить его старший сын Неферхотеп, как это у нас обычно делается. А Панеб убил Неферхотепа.

– Как убил?

– Этого никто не знает, но всем известно, что это сделал Панеб. После Неферхотепа должен был бы стать начальником его младший брат Амоннахту, а назначили Панеба. И знаешь почему? Говорят, что Панеб отдал пять рабов везиру – тогда еще был везиром Праэмхэб, – и тот назначил начальником Панеба и замял дело об убийстве.

Бекенмут слушает все это молча, только крепко сжатые руки и нахмуренные брови показывают, что рассказ Онахту глубоко волнует врача.

– А пожаловаться на него некому, господин, – продолжает Онахту. – За него горой стоит сам Пауро. Так его защищает, что, видно, ему выгодно, чтобы Панеб сидел у нас в начальниках. А на Пауро кому жаловаться? Может, скажешь везиру? А вот, смотри, что получилось, когда даже такой важный человек, как правитель Города Пасер подал везиру жалобу на Пауро? Все обвинения оказались клеветой – Пауро ни в чем не виноват, все у него в порядке! Все царские гробницы целы, кроме одной – наверно, в ней не успели для видимости навести порядок и снова запечатать, а может быть, нельзя было уж совсем отпереться! А заодно и от неугодных людей избавились… А вот почему это везир в первый раз послал во главе обследования именно Пауро? А? Разве так делают, господин?

Бекенмут молчит.

– А жаловаться некуда. Нет правды… нет помощи… Остается только на волю богов положиться. Хочу сегодня же пойти помолиться Владычице Западной Вершины, покровительнице нашего поселка, буду просить ее отвести от меня беду! Другой помощи мне не найти…

Бекенмут опускает голову и все так же молчит. Умолкает и Онахту. Бекенмут встает и решительно кладет руку на плечо Онахту.

– Вот что, друг, – говорит он, как всегда, спокойно, но с каким-то оттенком твердости в голосе, – ты говорил, что Панеб получил место начальника отряда, убив сына прежнего начальника, который получил это место по закону? Так? И еще ты, кажется, сказал, что у убитого остался брат, который, собственно, и должен был бы стать начальником отряда, раз эта должность переходит у вас по наследству?

– Да, господин, все это так, – отвечал Онахту. Он не понимал, что имеет в виду его гость, но слушал внимательно и с полным доверием.

– Так вот, пусть этот человек напишет все подробно, понимаешь? Все, как было дело, и что он вообще знает про Панеба. Ну, словом, все, что ты мне сейчас рассказывал. И пусть этот документ он отвезет сам на Север, где сейчас находится фараон, и передаст его, тоже лично, везиру Северной части страны. Только пусть все это он сделает сам, никому не поручая и никому не доверяя, понял?