МОНТАЛЬТО, маленькая деревушка близ Лорето в провинции Марка-Оккона, принадлежит к плодороднейшим местностям Италии. Многие города этого округа в старину были свидетелями великих событий, но, постепенно приходя в упадок, превратились в руины, наводящие на грустные мысли о непрочности мирского величия. История стала заниматься Монтальто, этим скромным провинциальным уголком, с тех пор, как папа Сикст V учредил там епископство. В 1545 году Италия была крайне истощена франко-испанской войной и внутренними раздорами. Солдаты неприятельские и свои опустошали ее. В Риме царствовал папа Павел III (Фарнезе); его наследники и дети, к числу которых принадлежал знаменитый в истории негодяй Петр Людовик, варварски уничтожали все церковные доходы. В ту эпоху учение Лютера, как пламя пожара, охватило уже Европу. Германия, Англия, Голландия и Швейцария отпали от св. Престола. Ересь стала проникать во Францию, возбудив в ней гражданскую войну. Италия тоже не была ограждена от реформации, последователи Лютера являлись туда из Германии и Швейцарии и совращали народ. В это злосчастное время на всем полуострове царил страшный произвол; под прикрытием знамени, якобы интересов святой католической церкви совершались великие злодейства. Микеланджело в своих «Notu» рисовал страшную картину несчастного положения Италии. Папа Климент VII, желая возвести на престол своего незаконного сына Александра, продал Флорентийскую республику королю Карлу V. Таким образом, папство соединилось с императорством и породило страшный бич, угнетавший Европу в продолжение нескольких столетий, — инквизицию. В Италии лишь в некоторых городах остались слабые проблески науки и искусства. В Ферраре был Ариосто; Урбино поощрял науку и литературу. В Риме, хотя слабо, но еще бился пульс Юлия II и Карла I. Но все эти проблески вскоре угасли. Насытить алчность папских племянников [1] уже не могли ни доходы государства, ни сокровища церкви, бессовестно расхищаемые ими.

Но если в городах порой блестели слабые лучи цивилизации, то в провинциях царил полнейший мрак невежества. Феодалы в своих неприступных замках жили вне закона: формировали банды преступников, грабили по большим дорогам путешественников, насиловали женщин, поджигали целые селения и вообще безнаказанно совершали страшные злодейства.

Вот в каком положении была несчастная Италия, когда пастушок Феликс Перетти сидел под развесистым дубом монтальтоского леса и вырезал ножом буквы на своем посохе. Лицо молодого пастушка было красиво, черты правильны, полны энергии, в особенности были замечательны его большие черные глаза, они блестели, точно два раскаленных угля. Масса черных волос и бронзовый цвет лица, служили доказательством южного происхождения юноши. Он был замечательно хорош собой. Стадо, состоящее из десятков двух свиней, расположилось тут же под дубом, скрываясь от полуденных лучей солнца. Это был час, когда, по мнению крестьян, прилетает il Demonio meridionale и усыпляет людей. Перетти также находился в полудреме, вдруг слух его был поражен стуком копыт скачущих лошадей, он быстро вскочил и начал прислушиваться. Вскоре из-за деревьев показались трое всадников; на седле одного из них лежала в обмороке молодая красивая крестьянка в изорванном платье. Первым движением Феликса было спасти девушку; он кинулся вперед, но тотчас же остановился, горькая улыбка появилась на губах юноши: что он мог сделать со своей пастушеской дубинкой с этими вооруженными разбойниками? Они быстро проскакали на своих лошадях, и догнать их не было никакой возможности. Вслед за похитителями бежал какой-то старик, оглашая лес отчаянными криками.

— Что с тобой, добрый человек, кого ты ищешь? — спросил, подходя к нему, пастушок.

— Мою дочь похитили разбойники синьора Сан-Фиоренцо, — отвечал старик, рыдая. — Мою милую Анну-Марию!.. О, я несчастный!.. Они убьют ее, непременно убьют!

— Успокойся, старичок, уверяю тебя, что дочь твоя не будет убита, — говорил пастушок, — напротив, ее богато разоденут, ты это увидишь в самом непродолжительном времени. Ты крестьянин синьора Сан-Фиоренцо?

— Нет, я из Монтальто. О, моя дорогая Анна-Мария!..

— Когда похищали твою дочь, разве вокруг никого не было?

— Как не быть, все были налицо, на их глазах мою дочь украли, и никто, ни один человек не сделал шага, чтобы помешать злодеям, что и весьма понятно: кому же весело болтаться между небом и землей. Ты, чай, знаешь, кто такой синьор Сан-Фиоренцо.

— Знаю, — угрюмо ответил юноша. — К несчастью, страх сковывает руки простому народу; знатные пользуются этим и угнетают его. Горсть синьоров совершенно безнаказанно совершает самые неслыханные злодейства. Это грустно, очень грустно, — прибавил он, опуская свою красивую голову на грудь.

После краткого молчания юноша продолжал:

— К несчастью, тот, кто был должен защищать бедный народ от насилия разбойников, сам соединился с ними. О, если бы у нас был честный и энергичный папа, вникающий в нужды народа, синьоры не посмели бы обижать нас! К несчастью, пока это только мечта, наши правители слепы к народным бедствиям. Кому какое дело, что твоя несчастная дочь сегодня будет служить игрушкой знатному развратнику? Разве магистрат Анконы и благочестивейшие кардиналы станут заниматься такими пустяками?

Старик ничего не возразил; безнадежно махнув рукой, он тихо побрел обратно в Монтальто. Между тем полуденное солнце стало сильно припекать. Пастушок, выбрав самый развесистый дуб, лег под него и продолжал думать об угнетении простого народа знатными синьорами. Но трагические происшествия этого дня еще не окончились. Дума пастушка была прервана другой сценой, в те варварские времена самой обыкновенной. На дороге показался экипаж, запряженный шестью мулами. Внутри экипажа сидела красивая молодая женщина, богато одетая, и старый синьор с окладистой седой бородой, очень почтенного вида. Пастушок был поражен необыкновенной красотой молодой дамы. Время от времени она обращалась к сидевшему рядом с ней старику, и последний, склоня голову, очень почтительно отвечал ей. Феликс наблюдал эту сцену, любуясь красивой путешественницей, экипаж медленно двигался вперед и наконец поравнялся с дубом, под которым сидел пастушок. Вдруг точно из-под земли выросли два бандита, с головы до ног вооруженные. Один из них взял под уздцы мулов и остановил их, а другой приставил пистолет к груди старого синьора. Пастушок видел, как сверкнули глаза молодой красавицы, в них не было заметно страха, они пылали негодованием. Старый синьор, напротив, очень испугался и побледнел, как полотно. Юноша, глядя на эту сцену, задыхался от волнения, ему, во что бы то ни стало, хотелось спасти прелестную синьору, сохранившую присутствие духа в минуту опасности. Но разве он, безоружный юноша, мог вступить в борьбу с этими людьми, за поясами которых были громадные кинжалы, а в руках заряженные пистолеты?

«Тем не менее, я должен спасти храбрую красавицу, хотя бы мне самому и пришлось погибнуть», — прошептал пастушок, и случайно его взор упал на груду камней, лежавших у его ног. Феликс вспомнил бой Давида с Голиафом. Выбрав самый крупный камень, он стал прицеливаться. «Промахнусь — меня ожидает смерть, попаду, она будет спасена», — подумал он и, мысленно прочтя молитву, швырнул камень в бандита, стоявшего с поднятым пистолетом около старого синьора. Феликс Перетти был молод и очень силен, а главное, отличался необыкновенной ловкостью; камень, брошенный им, попал в лоб разбойника и свалил его с ног. Пользуясь моментом, пастушок с ловкостью кошки прыгнул на другого бандита и изо всей силы ударил его по голове дубинкой; этот также упал без чувств на землю. Увидав, что красавица синьора избавлена от опасности, юноша с благоговейным восторгом устремил на нее свой взор. Самая приветливая улыбка синьоры была ответом на этот взгляд. Между тем из-за деревьев показался отряд солдат, то были телохранители красивой синьоры и старика. Начальник отряда, увидав молодого человека с дубинкой в руках, стоявшего около экипажа, выхватил шпагу и бросился на него. Но молодая синьора, сделав повелительный жест, вскричала: