– Вам следует присматривать за ней.

Затем тяжело поднялся и, храня на лице недовольное выражение, отправился спать.

Едва гувернантка заснула, Мария, крадучись, пустилась в путь по освещенным луною переходам дворца. Вниз, вниз уходила она по многочисленным лестницам, поскрипывая некрашенными досками тех, что попроще, шлепая босыми ступнями по мрамору парадных, переходя из одной полосы лунного света в другую. Спустившись на первый этаж, она двинулась коротким путем через Большую Бальную Залу, шурша штукатуркой, обвалившейся с сооруженных некогда Адамом потолков, и трехтонные свечные шандалы, слишком крупные для продажи, отзывались на ее шаг таинственной хрустальной нотой; потом ее путь лег через Библиотеку Третьего Герцога, с чудовищной рельефной Подвязкой на потолке, вылепленной из гипса и позолоченной, дабы ознаменовать получение герцогом одноименного Ордена, доставшегося ему ценой двадцатилетнего крючкотворства и уж затем неизменно носимого на шее – даже во время купаний в Брайтоне; потом через Главную Обеденную Залу, вмещавшую некогда красного дерева стол длиною ровнехонько в половину крикетного поля; через Малую Гостиную, из стен которой выломали для продажи две каминных доски работы Гринлинга Гиббонса, оставив зиять пару вертепов, ночью особенно страховидных; и через Совершенно Ничтожный Утренний Будуар, в котором имелся всего-то один камин да и тот из простого мрамора. Мария шла вдоль шеренги разбитых окон – из света в тьму и из тьмы в свет, – приобретая сходство с персонажем жутко мерцающей старинной фильмы, перемещаясь слишком медленно, чтобы сказалась Инерция Зрительного Восприятия. Наконец, она добралась до огромных двойных дверей Южного фасада, приотворила их настолько, чтобы протиснуться наружу, и вышла под сияние полной луны между двумя колоссальными кариатидами, подпиравшими в тридцати футах над ее головой античный фриз, украденный Четвертым Герцогом из Геркуланума. Сорок пять мраморных ступеней вели к Террасе, раскинувшейся у нее под ногами.

Мария размышляла.

Что бы там ни говорил Профессор, думала она, а я все равно не понимаю, почему мне нельзя делать Народу подарки, тем более, что они-то мне их делают.

Она выяснила, что шелковые носовые платки лиллипуты разыграли по лотерее, поскольку материала в них хватило на платья всего для двадцати женщин. Прочие остались ни с чем.

Вот если бы я была богата, думала она, и могла бы позволить себе жить в каком-нибудь приличном маленьком коттедже, да еще имела бы немного денег, с каким удовольствием я бы их всех приодела! Мужчины получили бы у меня старинные костюмы наподобие тех, что носили их предки: синие кафтаны, желтенькие жилеточки, белые бриджи, шелковые чулки и крохотные шпаги! А женщины ходили бы в расшитых цветами платьях того же столетия, и я бы заказала для них экипажи, в которые они запрягали бы крыс, ну, если не экипажи, тогда портшезы, и так бы все было красиво и ярко – клумба да и только…

Увы, всех денег у Марии осталось три шиллинга девять с половиною пенсов. Их не хватало даже на приобретение носовых платков, потребных, чтобы приодеть остальных женщин.

Но зато, подумала она, воспрянув духом, я всегда могу стибрить для них что-нибудь у Стряпы. Допустим, старая кастрюлька с отломанной ручкой очень даже может им пригодиться, – воду, например, кипятить в хлеву. Надо бы подумать насчет всяких пришедших в негодность вещей, от которых людям пользы уже никакой, а для Народа они могут оказаться сокровищем: из старых зубных щеток получатся отличные метлы, из баночек от джема – бочки, да и пара унций соли с перцем лиллипутам не повредит, – им хватит надолго, а Стряпа такой пропажи и не заметит. А три шиллинга девять с половиной пенсов следует поберечь, чтобы купить на них какой-нибудь особенный подарок. Только какой?

Подарки, думала Мария, – снова начиная мерцать, ибо теперь она шла Каштановой аллеей, – бывают двух видов: либо полезные, либо красивые. Ах, как бы мне хотелось иметь порядочную сумму, скажем, целый фунт!

Подплывая на ялике к Отдохновению, она продолжала думать и в конце концов надумала следующее: в качестве полезного подарка можно бы купить им пару морских свинок, лиллипуты разводили бы их как рабочий скот или даже на мясо; а для украшения хороши рождественские открытки – не слюнявые, конечно, а вот те, на которых изображены корабли под парусами или заснеженные экипажи восемнадцатого века, вообще что-нибудь, знакомое Народу по этим его Анналам, – и хорошо бы еще вставить открытки в картонные рамочки, чтобы их можно было развесить по стенам зала советов. А в самой середине висел бы старинный портрет Императора, с его «австрийской» губой и в костюме покроя среднего между «азиатским» и «европейским». При свете тростниковых свечей, полагала Мария, выглядело бы все это очень величественно.

Тут ей пришла в голову еще одна мысль: Ой, да я же могу научить их выращивать картофель, как сэр Уолтер Рэли. На мои деньги можно купить кучу картофеля.

При появлении Марии Народ вздохнул с облегчением, – лиллипуты уже не чаяли дождаться ее.

Фрегат качался на водах озера, и как же прекрасен он был с раскрытыми в серебряном свете парусами! – матросы стояли все по местам и ожидали лишь гостью, чтобы выйти в поход.

Жаль, конечно, что Мария не могла подняться на борт фрегата, – всей длины в нем было едва ли пять футов. Впрочем, ей посоветовали встать в ялике, привязав его к лиственничному стволу, и смотреть оттуда, а Школьный Учитель вызвался побыть с ней, сидя в бочонке и объясняя все маневры корабля.

Шахматное озеро заросло настолько, что свободной от трав остались лишь самые глубокие места, лежащие вблизи его середины, ибо водоросли, не считая, конечно, ряски, в большинстве своем держатся корнями за дно и ниже определенной глубины расти не способны. В одной из таких бочаг, в самой просторной, как раз и обитала большая щука, а потому и фрегат устремился к этим широтам. По достижении назначенного места матросы спустили с носа насаженную на крюки наживку, после чего фрегат отошел под парусом к ближним кувшинкам, где и бросил якорь в глубоких водах. Крючки с наживкой сидели на сплетенных в восемь жил из конского волоса тросах, пропущенных сквозь носовые клюзы и намотанных на оснащенный тормозом барабан.

Фрегат едва успел встать на якорь, а бедная наживка не успела еще заснуть и билась, как наживке и полагается, когда послышался громкий всплеск и вода забурлила. Трос стал свободно отматываться и отматывался, пока Школьный Учитель возбужденно считал до десяти; затем приставленная к барабану команда включила сцепление и, торопливо вращая барабан, принялась выбирать трос, чтобы крюки вошли поглубже. После дюжины оборотов сцепление выключили, а тормоз включили.

Фрегат сдернуло с якорной стоянки фута на два или три вперед (на тридцать пять глюмглеффов, сказал Школьный Учитель), он рыскал то в одну, то в другую сторону, следуя за рывками чудовища. Когда последнее рвалось слишком сильно, тормоз слегка приспускали, вновь закрепляя его при всяком проявлении щучьей слабости, а стоило рыбине замереть хоть на миг, команда тут же начинала выбирать слабину.

Адмирал, стоя на полуюте, командовал.

Работа была непростая, ибо щука выматывалась благодаря не столько усилиям тех, кто вываживал ее, работая на борту фрегата, сколько крепости якоря. Так что следить приходилось не за одним, а за двумя тросами сразу.

Уже через минуту Школьный Учитель печально сказал, что щука попалась некрупная. Приблизительное представление о ее размерах он смог составить по тому, как она плещется, – большая рыбина упиралась бы гораздо сильнее, – а также по тому, как подвигалась работа на борту корабля. Учитель прибавил, что на его взгляд в щуке окажется примерно четыреста снорров, или девять фунтов, а при таком весе они обыкновенно бьются неистово.

Основная опасность состояла в том, что щука могла перекусить трос. Ближе к крюкам трос лучше бы ставить железный, вроде тех металлических поводков, какие в ходу у рыболовов, но подходящей проволоки в Парке отыскать невозможно. Колючая проволока, которой пользуется арендующий парковые земли фермер, слишком толста.